“Книга ее проникнута бесчеловечьем - вся! - от первой до последней страницы. Восхищением собою и презрением к человеку”.
“Мы жили - и живем - в бесчеловечное время. Достоинство человека измеряется тем, в какой мере он не заразился бесчеловечьем, устоял против него. Надежда Яковлевна ни в какой степени против него не устояла”.
“Оклеветав людей, нельзя правильно изобразить общество. Монетой клеветы на отдельных людей не покупается правда об обществе. Ни о каком. Хотя бы и нашем - столь низко, глубоко и кроваво падшем”.
Юрий Фрейдин, друг и душеприказчик Надежды Мандельштам, в каком-то смысле стоял у колыбели "Второй книги". В предисловии к "Третьей книге", составителем которой он является, Фрейдин пишет: "... в 1970-м Н. Я. доверила мне составить оглавление, оно там довольно сложное..." Напомним здесь историю появления "Третьей книги" и связанный с ней незримый конфликт между Нерлером и Фрейдиным по поводу использования Фрейдиным эссе Надежды Мандельштам "Думая об А. А." без согласия Нерлера, который был законным владельцем текста. Более подробно см. пост "Вторая книга против "Третьей книги". Юрия Фрейдина можно по-праву назвать продолжателем дела Надежды Мандельштам. Он подготовил к изданию ее "Третью книгу" в 2006 году (см. выше), яростно защищал Надежду Яковлевну в интервью с Варварой Бабицкой (2008) (см. http://www.openspace.ru/literature/events/details/2061/) и в передаче "Школа Злословия", 2009) (см. http://www.youtube.com/watch?v=eqTyZsnSSdo ). Но Юрий Фрейдин является преемником Надежды Мандельштам не только по-существу, но и по форме. Лидия Чуковская в "Доме поэта" так высказалась в адрес автора "Второй книги": ”Надежная защита для Н. Мандельштам скользкость, увертливость, невнятица, одна невнятица наползает на другую… На одной странице так, на другой эдак” То же самое, в еще более гипертрофированной форме, можно наблюдать у Юрия Фрейдина. У него и на одной странице и даже в одном абзаце есть и то и другое и даже третье. Его увертывания непредсказуемы и мгновенны.
В своей полемике с Юрием Фрейдиным мы будем в основном опираться на текст его интервью с Бабицкой. Это не много - четыре с половиной страницы. Из них полторы страницы ушло на историю знакомства с Надеждой Мандельштам и на абсолютно ненужные для читателя упоминания литературного критика Тарасенкова и печально известного ленинградского поэта и литературного чиновника Александра Прокофьева (они, впрочем, нужны Фрейдину для уклонения от темы, увиливания; прием особенно отчетливо видимый в его выступлении в "Школе Злословия"). Итак, остаются только три страницы, но сколько возможностей для спора они содержат. Правда, почти в самом начале интервью Юрий Фрейдин заявил: “Поэтому меня, конечно, спрашивать толку нет — я человек небеспристрастный. И как я никогда от нее в течение тех двенадцати лет, что мы были дружны, ничего плохого не видал, так и я о ней ничего худого говорить не стану и ни с чем о ней дурным не соглашусь.” Таким образом, вопрос о возможной неправоте Надежды Яковлевны для Юрия Львовича просто не существует. В принципе, на этом интервью можно было бы и закончить: какая может быть полемика, если нет беспристрастности, ведь критика должна быть беспристрастной. Однако, интервью продолжается, и Юрий Фрейдин говорит:
“Надежда Яковлевна про всяких людей написала в своих книгах массу всяких резкостей. И одна замечательная женщина, Наталья Ивановна Столярова, которая сюда приехала из Франции в тридцать шестом году и сразу была посажена, говорила Надежде Яковлевне: мол, напиши вы все это за границей и живи вы там, вас разорили бы процессами о диффамации. Да. Конечно. Но она же написала это не там, а здесь! И здесь она рисковала совсем другим. А пусть бы те, кто был недоволен, написали свою версию — и опубликовали бы на Западе, и рисковали бы тем же самым? Не нашлось желающих”.
Читаешь и глазам своим не веришь! Как это не нашлось? Неужели Юрий Фрейдин всерьез думал кого-либо убедить в том, что Лидия Чуковская, самый яростный непримиримый оппонент Надежды Мандельштам, а теперь его заочный оппонент, написав здесь повесть "Софья Петровна" о большом терроре 1937-1938 гг, в котором погиб ее муж, сразу по следам трагических событий (что было абсолютно расстрельно), и после бесполезной попытки опубликовать повесть здесь (1962), переправила ее на Запад в 1965 году , рисковала меньшим, чем Надежда Яковлевна?
А открытое письмо Михаилу Шолохову от 25 мая 1966 года, написанное здесь и посланное в Правление Союза писателей СССР, в редакции газеты "Правда", газеты "Известия", "Литературной Газеты", конечно не опубликованное и посланное на Запад?
Сразу после этих публикаций и передач по западным радиостанциям, вещавшим на СССР, последовала реакция КГБ:
26 октября 1966 года старое ленинградское дело Лидии Чуковской 1926 года (более подробно см. ниже) срочно затребовали в Москву "в связи с оперативной необходимостью". А необходимость возникла после секретного донесения заместителя председателя КГБ Захарова в Отдел культуры ЦК КПСС о первых публикациях за рубежом "Софьи Петровны" и передаче по зарубежному радио открытого письма Лидии Чуковской к Шолохову.
18 декабря 1967 года зам. начальника Московского управления КГБ сообщил в Ленинград: "Нами разрабатывается Л. К. Чуковская, поэтому прошу Вас архивное уголовное дело 13608 временно оставить нам".
И наконец, последовало письмо председателя КГБ Ю. Андропова (будущего генсека) в ЦК КПСС от 14 ноября 1973 года, упоминающее контр-революционную деятельность Лидии Чуковской, начиная с 1926 (!) года.
Повесть "Софья Петровна" - это первое и, пожалуй, единственное из известных на сей день прозаических литературных произведений, посвящённых событиям 1937-38гг, которое написано непосредственно по следам этих событий. Письмо Михаилу Шолохову - это, пожалуй, первое открытое письмо 60-80x годов, прогремевшее на весь мир. Говоря о "Второй книге", также употребляли эпитет "первый", но в ином контексте: "Первый клеветон в Самиздате" (см. Вступительную заметку Елены Чуковской к "Дому Поэта" Лидии Чуковской)
Далее у Юрия Фрейдина говорится о Каверине: “А то, что написал Вениамин Александрович Каверин, доброй памяти, больше похоже на донос по начальству. «Тень, знай свое место», — и он не зря это сразу обнародовал, он ничем не рисковал. Нет, он был человек порядочный, подписывал письма в защиту и так далее, но вот в этом конкретном случае он ровно ничем не рисковал. И ничего от начальства за это, кроме похвалы, получить не мог”. Здесь Юрий Фрейдин: демонстрирует верх бестактности (если не сказать больше): после фальшивых реверансов в адрес покойного Вениамина Каверина (“доброй памяти”, “был человек порядочный”, “подписывал письма в защиту”), он обвиняет писателя в доносительстве:”больше похоже на донос по начальству”, “ничего от начальства за это, кроме похвалы, получить не мог”,”в этом конкретном случае он ровно ничем не рисковал”. Попробуем ему возразить. Во-первых, у выдающего писателя Каверина не было начальства в том смысле, который Юрий Фрейдин вкладывает (и понимает). Во-вторых, неужели Юрий Фрейдин серьезно считает, что КГБ могло узнать из письма Каверина Надежде Яковлевне что-нибудь компроментирующее ее перед Советской властью? Письмо было написано Кавериным в 1973 году, "Вторая книга" была опубликована на Западе в 1972, а начала циркулировать в Самиздате в 1970. В этом письме был ответ на все оговоры и лжи, касающиеся многих друзей и знакомых Каверина, содержащиеся во "Второй книге". Своим предположением Юрий Фрейдин просто оскорбляет наши доблестные органы - ведь без всякого сомнения они располагали и самиздатовскими копиями "Второй книги" (свет не без добрых людей) и их люди были среди первых покупателей свеженапечтанной книги в Париже в 1972 году. Что касается “подписывал письма в защиту”, то это, пожалуй, единственная правда в вышеприведенном пассаже Юрия Фрейдина. Каверин подписывал, и много подписывал - здесь не хватит места все перечислить. Но он не только подписывал. В 1970 году в Обнинске Калужской области, был помещен в психиатрическую больницу Жорес Александрович Медведев, известный ученый-генетик, писатель и диссидент. Психиатрический террор в отношении диссидентов в 1970 году еще не был нормой, а Жорес был видным ученым. За него вступились академики и писатели. Каверин не только подписал письмо в его защиту, а даже поехал вместе с женой, Лидией Николаевной Тыняновой, навестить Жореса в больнице, причем это удалось, потому что Жореса держали не в спецпсихобольнице, как это практиковалось в отношении диссидентов в последующие годы, а в обычном психиатрическом лечебном учреждении. Юрию Фрейдину, как психиатру, эта история должна быть известна. К сожалению, нам неизвестен ни один случай подписания аналогичных писем самой Надеждой Яковлевной. Если кто знает, будем благодарны за информацию. Но зато известен один случай отказа подписать. Это было письмо в защиту академика Сахарова как ответ на травлю Сахарова в связи с присуждением ему Нобелевской премии мира зa 1975 год. Не подписали письмо только двое: Надежда Мандельштам и член-корреспондент АН СССР Игорь Шафаревич. Надежда Яковлевна сказала, что полностью согласна с письмом, но подписывать его просто боится. Провожая Амальрика (это он пришел за подписью), она кивнула на дверь в прихожей: "Первый раз в жизни у меня отдельная уборная". Юрий Львович, рассказывая об этом эпизоде на "Школе Злословия", употребил вместо "уборная" более изящное слово "унитаз".
А вот другой случай неподписания. В феврале 1953 года Каверину предложили поставить подпись под письмом газету "Правда" oт группы видных деятелей культуры, науки, армии и флота . Все эти деятели были евреи, а в письме содержалось требование предать смертной казни врачей-убийц. Каверин отказался. Отказавшихся было немного. И все они предъявили вполне разумные аргументы: письмо это - очень важный документ и требует тщательного изучения, а времени нет - готовлюсь к правительственному концерту, на котором ожидается сам Сталин, или срочно пишу ораторию о Сталине, или подпишу, но после выяснения одной неопределённости в этом письме, в связи с чем пишу лично Сталину и так далее. А вот Каверин отказался, сказав что по многим причинам, и все. Думаю, что здесь Каверин рисковал большим, чем унитаз, и даже большим, чем вся его квартира. И проживи Сталин подольше, неизвестно как развернулась бы биография Каверина.
Кстати, иногда письмо Каверина Надежде Мандельштам называют фактически открытым письмом. С этим трудно согласиться. Действительно, Каверин отправил свое частное письмо по почте. После чего ознакомил своих друзей и единомышленников с его содержанием. Письмо не содержало ничего порочащего Надежду Мандельштам перед Советской властью. В нем лишь перечислялись обвинения во лжи в адрес многих людей. Классические примеры открытых писем - это уже упомянутое письмо Шолохову и письмо в защиту Андея Сахарова, которое Надежда Мандельштам отказалась подписать.
Затем следует выпад Юрия Фрейдина против Лидии Чуковской:
“Что касается претензий Лидии Чуковской насчет того, что Надежда Яковлевна какие-то стихи «переврала», — это же и свидетельство того, что она с голосу их запомнила! И что, Лидия Корнеевна полагает, что в Тарусе с пятьдесят девятого по шестьдесят второй год Надежда Яковлевна располагала библиотекой Корнея Ивановича Чуковского и за каждой ссылкой лезла в книгу и выверяла? Так думает любой советский редактор. И Лидия Корнеевна написала «Дом поэта» с замечательной позиции очень хорошего, очень качественного, добросовестного советского редактора. Цену этому общественному явлению мы хорошо знаем.”
Этот небольшой пассаж обсудим подробно, ибо он типичен. Общая схема здесь та же, что и с Кавериным: фальшиво подхвалить, увeсти в сторону, уклониться, сменить тему, укусить, приперчить сплетней и, наконец, оболгать. Начнем с "перевирания " стихов как следствие запоминания "с голосу". Сразу скажем, что Чуковская имела в виду только стихи Ахматовой, но никак не Осипа Мандельштама. Известно, что в 30-е годы Мандельштам часто (но далеко не всегда) наговаривал свои стихи, а Надежда Яковлевна их записывала. Отсюда и пошло это не в меру часто упоминаемое "с голосу" как самой Надеждой Мандельштам, так и ее окружением. Более того, это сакральное запоминание "с голосу" превратилось в мерило всех достоинств, чуть ли не в атрибут святости, оправдывающий всяческие искажения стихов Осипа Мандельштама. Но ведь Ахматова свои стихи Надежде Яковлевне не диктовала, да и жили они как правило не в одном городе. Так что это пресловутое "с голосу" очень трудно связать с Ахматовой. Понимая это, Юрий Фрейдин начинает в свойственной ему манере петлять, говорить о чем угодно, только не о неряшливом обращении Надежды Яковлевны со стихами Ахматовой. Затем Юрий Фрейдин иронизирует над Лидией Чуковской: неужели она полагает, что живя в Тарусе с с пятьдесят девятого по шестьдесят второй год Надежда Яковлевна располагала библиотекой Корнея Ивановича Чуковского для всяких сверок и справок . Нет конечно, Лидия Корнеевна так не полагала. Она просто думала, что Надежда Яковлевна, как часть уже известного нам "мы двое", будет аккуратно цитировать стихи старшей подруги. Ведь наверняка у Надежды Яковлевны были под рукой и ахматовские книги с дарственными надписями и автографы. Кроме того, может быть в Тарусе и не было особой нужды в библиотеке Корнея Чуковского - там было много других библиотек. Ведь там бывали и жили Паустовский, Заболоцкий, Арк. Штейнберг, Н. Оттен, дочь Марины Цветаевой Ариадна Эфрос и другие. Таруса была своеобразным культурным центром страны. Вспомним знаменитый альманах "Тарусские страницы". Вот написал я про Тарусу и задумался, а при чем здесь Таруса? Ведь в Тарусe Надежда Яковлевна жила с пятьдесят девятого по шестьдесят второй год, a начала писать она "Вторую книгу" в 1967 году уже в Москве. Вот до чего может довести наивного читателя этот полет мысли Юрия Фрейдина, c его увертыванием и петлянием. По-аккуратнее нужно бы с датами, Юрий Фрейдин!
Но настоящее возмущение вызывает то место, где Юрий Фрейдин говорит, что “Лидия Корнеевна написала «Дом поэта» с замечательной позиции очень хорошего, очень качественного, добросовестного советского редактора” (вот она, фальшивая до прозрачности похвала). И добавляет: “Цену этому общественному явлению мы хорошо знаем.” Лидия Чуковская никогда не была "советским" редактором в том смысле, который Юрий Фрейдин хочет ей навязать: редактор-цензор, хранитель устоев власти и т.д.. Она действительно работала в редакции ленинградского Детгиза у Маршака. Эта редакция в 1937 была разгромлена и прекратила своe существование. Некоторые сотрудники (включая Лидию Чуковскую) были уволены, другие – арестованы, а некоторые и расстреляны. Второй опыт был значительно короче и не такой трагический. Она проработала несколько месяцев редактором отдела поэзии в Новом Мире у Симонова. Лидия Корнеевна проявила абсолютную бескомпромиссность, защищая все талантливое и как правило неугодное начальству, и ее "ушли".
Но вот наконец, последний пассаж Фрейдина:
“Суммарный, главный, я бы сказал — принципиальный упрек Лидии Корнеевны в том, что Надежда Яковлевна, бунтуя против вот этой советской власти, советской жизни, так называемого хомо советикус, сама сохраняла его черты. Конечно, это так, и Надежда Яковлевна никогда против этого не возражала - другое дело, что она против этого в себе и в других взбунтовалась, и мы этот бунт воспринимаем и ценим, и этот бунт каждому из нас предстоит. Страна не смогла пережить этого и на глазах возвращается в прежние рамки. А интересно: перед самой Лидией Корнеевной такой вопрос вставал? Или она полагала себя от этого совершенно свободной?”
Пассаж, как всегда у Юрия Львовича, настолько запутан, что трудно даже начать ему отвечать. Во-первых, главный упрек Лидии Корнеевны можно передать следующими простыми словами: нельзя лгать, уничтожая репутации других людей, живых или мертвых, какими бы высокими соображениями эта ложь не оправдывалась. Лидия Чуковская пишет:
“Оклеветав людей, нельзя правильно изобразить общество. Монетой клеветы на отдельных людей не покупается правда об обществе. Ни о каком. Хотя бы и нашем — столь низко, глубоко и кроваво падшем.”
Cогласно Юрию Фрейдину, Надежда Яковлевна не лгала, она бунтовала. И переведя разговор на тему о бунтарстве, Юрий Фрейдин пытается противопоставить Надежде Мандельштам ее оппонента, Лидию Чуковскую. По Юрию Фрейдину, Надежда Яковлевна прошла через некий "очистительный бунт" против "советскости" в себе и в других, а всем остальным лишь предстоит пройти. Что касается Лидии Корнеевны, то у Юрия Львовича неясность и он вопрошает: "А интересно: перед самой Лидией Корнеевной такой вопрос вставал?” Ну что же, постараемся выяснить. При этом мы будем говорить не о каком-то невидимом и неосязаемом "внутреннем" бунте, на который намекает Юрий Фрейдин, а о реальном и смертельно опасном бунте – бунте против советской власти. Этого кровавого режима, уничтожающего всех несогласных или кажущихся таковыми и развращающего всех оставшихся в живых.
У Лидии Чуковской бунт начался рано, в 1926 году, когда она, девятнадцатилетняя, была арестована и получила три года ссылки. Благодаря хлопотам Корнея Чуковского, срок ссылки был сокращен, но она отказалась от публичного покаяния и признания своей вины.
Впоследствии, сама Лидия Чуковская оценивала свое участие более, чем скромно. Интересно сравнить ee оценку с оценкой Председателя КГБ (и будущего генсека!) Юрия Андропова в письме ЦК партии в 1973 году:
"Антисоветские убеждения ЧУКОВСКОЙ сложились еще в период 1926-1927 годов, когда она принимала активное участие в деятельности анархистской организации "Черный Крест" в качестве издателя и распространителя журнала "Черный набат". За антисоветскую деятельность ЧУКОВСКАЯ тогда была осуждена к трем годам ссылки, но после вмешательства отца досрочно освобождена от наказания. Однако ЧУКОВСКАЯ своих взглядов не изменила, лишь временно прекратила открытую враждебную деятельность". (Источник. 1994. № 2. С. 101).
Кажется странным само упоминание имени Чуковской главой КГБ в письме ЦК по, казалось бы, столь незначительному поводу. Ответ ясен в контексте 1973 года: после ee открытых писем, громких выступлений в защиту Даниэля, Синявского, Солженицына, Сахарова, после публикаций в самиздате и тамиздате, КГБ должно было показать, что доблестные органы не спускали глаз с Чуковской начиная с 1926 года ни на секунду.
Не лишне напомнить, что Надежда Яковлевна в эти годы годы еще не бунтовала. Значительную часть времени она проводила в Крыму, лечась от предполагаемого туберкулеза. Осип Мандельштам отрабатывал ее пребывание в Крыму каторжным переводческим трудом. После скандала с "Тилем Уленшпигелем" (к которому Надежда Яковлевна тоже имеет некоторое отношение, см. Надежда Мандельштам "Третья книга", глава "Кто виноват", стр.460 - 463) переводческие деньги прекратились. прекратились и разговоры о туберкулезе.
В 1938 году Надежда Мандельштам и Лидия Чуковская овдовели. Муж Чуковской, один из самых талантливых молодых физиков, был расстрелян в феврале 1938, а Осип Мандельштам, как известно, умер в пересыльном лагере под Владивостоком в декабре. Лидии Чуковской пришлось спасаться от ареста: на нее был выписан ордер на арест, как на жену расстрелянного (на языке НКВД- получившего 10 лет без права переписки). Зимой 1939 - 1940 гг Лидия Чуковская написала повесть под названием "Софья Петровна", ставшую единственным прозаическим художественным свидетельством современника о большом терроре, свидетельством, созданным по горячим следам. Поэтическим двойником "Софьи Петровны" является "Реквием" Анны Ахматовой. Написание и хранение этих произведений было смертельно опасно в буквальном смысле. Впервые они были опубликованы на Западе. В России сейчас изучаются в школах.
Удивительное совпадение - Лидия Чуковская и Надежда Мандельштам не только овдовели в один и тот же год, 1938, но в один и тот же же год, 1957, им пришлось доказывать свое вдовсто. На этом сходство между ними и заканчивается.
Имея общего друга, Анну Ахматову, Лидия Чуковская и Надежда Мандельштам сами не дружили (слишком разные они были люди), но поддерживали ровные приятельские отношения. Изредка переписывались по делу. Так известно письмо конца 50-х годов, в котором Надежда Мандельштам отзывается на "Софью Петровну". Отзыв одобрительный и даже хвалебный,с предсказанием этой повести "огромного будущего". Но вот, что пишет Надежда Яковлевна о Лидии Чуковской и Чуковских вообще, как говорится "заглазно", в письме Борису Кузину 29 августа 1943 года из Ташкента:
"Уедет Анна Андреевна, уехали более ни менее все, с кем мы здесь водились... Остается слонообразная дочь Корнея Чуковского. Это омерзительное семество и дочь, с которой я вместе служу, меня сильно раздражает, главным образом за то, что очень высоко держит знамя русской литературы, чести, доблести и пр., а при этом... Ну ее к черту."
(Кузин Б.С. "Воспоминания. Произведения. Переписка. Мандельштам Н.Я. 192 письма к Б.С. Кузину". - СПб, ИНАПРЕСС, 1999, C.715)
За что же такая злоба? Наверное за то, что Корней Чуковский (по просьбе Лидии) ходатайствовал о прописке Надежды Яковлевны в Ташкенте в 1942 году, что было очень непросто. Или за то, что Лидия Корнеевна корила Анну Ахматову за несправедливое ее отношение к Надежде Яковлевне в ноябре 1942 года. Было и такое (см. Лидия Чуковская "Записки об Анне Ахматовой", Время, 2007, Москва, С, 541). Здесь мы наблюдаем одно из самых ранних проявлений недобрых чувств Надежды Мандельштам по отношению к людям, от которых она видела только участие и добро. В дальнейшем это свойство Надежды Яковлевны только усилилось и приобрело во "Второй книге" поистине библейский размах. Сколько здесь грязной лжи о людях, и в первую очередь о тех, кто помогал ей и спасал ее в самое черное время. Подробнее см. в уже не раз цитируемой книге Лидии Чуковской "Дом Поэта" Вообще, Надежда Яковлевна во "Второй книге" пощадила только двоих: Василису Георгиевну Шкловскую (жена Виктора Шкловского) и воронежскую подругу Мандельштамов, Наташу Штемпель. О них она говорила по словам Павла Нерлера "хорошо и только хорошо". Почему именно o них - особый разговор.
Возвращаясь к бунту, скажем, что Лидия Чуковская постоянно выступала против беззаконий, творимых властью. Она написала повесть "Спуск на воду" (1949 - 1957), которая носит отчасти автобиографический характер и описывает конформистское поведение советских писателей в феврале 1949 г. в разгар борьбы с космополитизмом. Впервые издана в Нью-Йорке в 1972 году. Затем последовали открытые письма, в частности "Гнев народа", в котором она открыто возмущалась организованной травлей Пастернака, Солженицына и Сахарова, многочисленные радиопередачи по "Би-Би-Си", "Голосу Америки" и "Немецкой волне", и, наконец, исключение из Союза Писателей и 15-летнее запрещение упоминания ее имени в печати. Последняя ее работа - это автобиографическая повесть "Прочерк" , в которой она описывает свою юность, арест и ссылку 1926 года, арест мужа, месяцы стояния в очередях у тюрьмы на Шпалерной, чтобы узнать о судьбе арестованного и сделать передачу. Здесь Лидия Чуковская встретилась с Анной Ахматовой, стоящей в тех же очередях, и они подружились хотя были знакомы и ранее. Затем Чуковская узнает в Военной прокуратуре в Москве приговор мужу - десять лет без права переписки. Тогда уже было известно, что такой приговор означает арест и лагерь для жены, но еще не догадывались, что на самом деле это расстрел. Потом былo бегство из Ленинграда, написание "Софьи Петровны”.
На этом мы закончим историю бунтов Лидии Чуковской. Перейдем теперь к бунтам Надежды Мандельштам. После "Второй книги" она написала несколько вещей значительно меньшего масштаба, включая уже упомянутый отрывок "Кто виноват", а также "Конец Харджиева" в котором она “добивает” ранее ею оболганного Николая Харджиева, ближайшего в прошлом друга и редактора мандельштамовского тома "Библиотеки Поэта". Эти вещи были собраны и изданы Юрием Фрейдиным в качестве упомянутой ранее "Третьей книги". В своем предисловии к "Третьей книге" Юрий Фрейдин пишет,что Надежда Яковлевна всегда имела под рукой свежие экземпляры Мандельштамовского тома "Библиотеки поэта", изданного в 1973 году и допечтываемого в 1975 и 1977 годах, а также тома "американки" (американского трехтомного собрания Мандельштама). Она просматривала их, делала заметки на полях, раскрывала инициалы, "исправляла по памяти то, что казалось ей неверным, спорила с комментаторами и редакторами. Особенно сильно доставалось Николаю Ивановичу Харджиеву. Потом книжка с пометками отдавалась кому-нибудь из молодых друзей, а Н.Я. принималась за чистый экземпляр” ("Третья книга", стр 7). Интересно заглянуть в "творческую лабораторию" Надежды Яковлевны - что она там писала на полях? Приведем пример.
В "американке", Надежда Яковлевна буквально "разрисовывает” по всему периметру известную фотографию Ахматовой с обнаженными плечами следующим коментарием: "Идиотское платье - опущенная грудь, костлявые плечи, базедовидная шея:; "С такой грудью - декольте!"; "и еще вышивка"; "Хорошо, что у Ахматовой не было денег. Она была на редкость безвкусной. В старости, очень толстая, она мне показала платье: "Я сама придумала фасон". Кокетка, платье бебэ. От кокетки оборки. Толста она была как бочка" (“Заметки Н. Я. Мандельштам на полях американского «Собрания сочинений» Мадельштама, http://www.rvb.ru/philologica/04/04mandelshtam.htm )
Бедная Анна Андреевна даже не предполагала, что ее слова о Надежде Яковлевне - "мастер снижения", "дар снижения" - приобретут столь мрачный смысл.
На титульном листе мандельштамовского тома "Библиотеки Поэта" под фамилией Харджиева Надежда Яковлевна пишет: “Сукин сын”, “Eвнух и мародер”.
В адрес многих людей отпускаются совершенно нецензурные слова. Ясно, что все это не предназначлось для печати. Но и не для себя. Ведь все это повторялось от книжки к книжке. Писалось это в первую очередь для людей из ее собственного окружения, чтобы они не забывали ее заветы и проводили в жизнь именно ее взляд на вещи и людей. У нее уже не было достаточно сил, но оставалось еще много яда, и злоба ее пылала.
Послесловие
" Вторая книга" Надежды Мандельштам вошла в лонг-лист Премии НОС, "Русский нон-фикшн XX века" за 2012 год. Писатель и журналист Андрей Левкин написал (http://polit.ru/article/2012/05/23/al230512/):
“Вообще, победителем оказалась проза Л.Я.Гинзбург, но мог бы стать и Виктор Шкловский с "Сентиментальным путешествием" или – что было бы еще и социально – Надежда Мандельштам. В таких случаях все зависит от того, как зацепится разговор на обсуждении”.
Когда Лидия Чуковская начала работать над "Домом поэта", она записала в своем дневнике:
“Я занялась Н. Я. Мандельштам потому, что меня пугает уровень общества, в котором такие люди имеют успех”.
