“Сов. Секретно
Союз Советских Писателей СССР, Правление
16 марта 1938 года
Наркомвнудел тов. ЕЖОВУ Н. И.
Уважаемый Николай Иванович!
В части писательской среды весьма нервно обсуждается вопрос об Осипе Мандельштаме.
Как известно - за похабные клеветнические стихи и антисоветскую агитацию О. Мандельштам был года три-четыре тому назад выслан в Воронеж. Срок его высылки окончился. Сейчас он вместе с женой живет под Москвой (за пределами „зоны“).
Но на деле - он часто бывает в Москве у своих друзей, главным образом - литераторов. Его поддерживают, собирают для него деньги, делают из него „страдальца“ - гениального поэта, никем не признанного. В защиту его открыто выступали Валентин Катаев, И. Прут и другие литераторы, выступали остро.
С целью разрядить обстановку О. Мандельштаму была оказана материальная поддержка через Литфонд. Но это не решает всего вопроса о Мандельштаме.
Вопрос не только и не столько в нем, авторе похабных, клеветнических стихов о руководстве партии и всего советского народа. Вопрос об отношении к Мандельштаму группы видных советских писателей. И я обращаюсь к вам, Николай Иванович, с просьбой помочь.
За последнее время О. Мандельштам написал ряд стихотворений. Но особой ценности они не представляют - по общему мнению товарищей, которых я просил ознакомиться с ними (в частности, тов. Павленко, отзыв которого прилагаю при сем).
Еще раз прошу Вас помочь решить этот вопрос об О. Мандельштаме.
С коммунистическим приветом
В. Ставский”.
● При аресте не было никакого обыска, просто вытряхнули содержимое чемодана в заранее приготовленный мешок. Вся операция заняла 20 минут. Из чего неизбежно следует вывод - органы смотрели на арест как на пустую формальность.
● Был только один запротоколированный допрос - тот же вывод.
● “Журналисты из «Правды» - «правдисты», как мы их называли,—рассказывали Шкловскому: в ЦК при них говорили, что у Мандельштама, оказывается, не было никакого дела... Разговор этот произошел в конце декабря 1938 или в начале января 1939 года, вскоре после снятия Ежова, и означал: вот, что он натворил...” (Надежда Мандельштам "Воспоминания", Москва, "Согласие", 1999, стр. 442.)
Так вот оказывается что - на Мандельштама не было никакого дела. Это объясняет и отсутствие обыска и только один допрос для проформы. Все было сделано в качестве одолжения. И мы теперь знаем, кем и кому. Итак, у НКВД прямой заинтересованности в Мандельштаме не было. А у Ставского была. Какая же? Да уж не забота о морально-политической устойчивости Валентина Катаева и ряда других писателей, прозвучавшая в письме. Кстати, вскоре Валентин Катаев получил орден Ленина и с согласия писательских (и других) властей въехал в переделкинскую дачу Эренбурга, работавшего постоянным корреспондентом газеты «Известия» в Париже.
Представляется маловероятным, что Сталину докладывали о Мандельштаме после доноса Ставского. Кстати, Ставский написал письмо-донос Ежову 16 марта 1938 года, на следующий же день после расстрела Бухарина, единственного высокопоставленного защитника и покровителя Мандельштама. Удивительно, что на это очевидное совпадение дат никто из мандельштамоведов не обратил внимания. Известно, какую активную роль сыграл Бухарин в смягчении участи Осипа Мандельштама после его первого ареста в мае 1934 года. Не исключено, что в “чуде” с Мандельштамом, которое сотворил Сталин в 1934 году, сам "чудотворец" был очень заинтересован. Дело в том, что ХVII съезд партии, состоявшийся в начале 1934 года, показал, что положение Сталина как генсека покачнулось. Появилась оппозиция. Было много недовольных его авторитарными методами руководства, игнорированием принципа коллегиальности, его грубостью. Считали, что наступило время переместить Сталина с поста Генсека на другую работу, a Генсеком избрать Кирова. Оппозиция оказалась не очень решительной, и все как-то обошлось. Но до поры до времени - вскоре последовало загадочное убийство Кирова, вслед за ним не менее таинственная смерть Куйбышева, и позднее Орджоникидзе. Все они были причастны к событиям на ХVII съезде. Ну да это потом, а пока, в мае-июне 1934 года Сталину нужно было срочно менять свой "имидж": разыгрывать роль демократа, отца народов и доброго, просвещенного царя в одном лице. И тут как раз подвернулось дело Мандельштама. И пошло. Тут и резолюция на письме Бухарина, в котором Мандельштаму посвящен целый пункт. Резолюция гласит: "Кто дал им право арестовывать Мандельштама? Безобразие..." Непонятно, чему больше умиляться: "Кто", "им" или "Безобразие”. Той же цели служил и знаменитый звонок Сталина Пастернаку. В самом начале разговора Сталин сообщил, что с Мандельштамом все будет хорошо, так что дальнейший разговор уже никак не мог повлиять на судьбу Мандельштама. Затем вождь поучил Пастернака как нужно дружить и спасать друга, а на предложение Пастернака поговорить о жизни и смерти повесил трубку. При попытке вновь соединиться со Сталиным, Пастернаку сказали, что товарищ Сталин занят, но что Пастернак может говорить о “чуде” звонка Сталина, кому он пожелает. И Пастернак рассказывал, так что в Москве все всё знали. Конечно, это было более чем уместно накануне первого учредительного съезда советских писателей, который готовил и проводил тот же Бухарин. Именно Бухарин, может быть, не желая того, помог создать для Сталина вместо множества локальных и более или менее независимых объединений писателей, единый “загон” под названием Союз Советских писателей с общим "прикормом", с писательскими домами, переделкинскими дачами. Бухарин сделал для Сталина еще одно важное дело: написал за него и для него Сталинскую Конституцию. После чего "любимец партии" за ненадобностью был расстрелян, как мы знаем 15 марта 1938 года. К этому времени не нужен был Сталину и Манделштам. был
Вернемся, однако, к автору доноса. Ставский был заинтересован в квартире
Мандельштама. Не для себя, конечно, а для своего друга Николая Костарева,
участника гражданской войны, писателя-очеркиста. Костарева подселили в одну
комнату квартиры Мандельштамов на время их отсутствия. В другой комнате
продолжала жить мать Надежды Мандельштам. Живя то Савелово, то в Калинине, Мандельштамы
часто наведывались в Москву, бывали в Ленинграде. Конечно, Мандельштаму, слава
богу, пока нельзя жить в Москве. Но, кто его знает, что может случиться.
Мандельштам рвется читать стихи о Сталине. А вдруг эти стихи придутся ко двору?
И тогда плакала квартира для Костарева. Ставский и его дружок Костарев
нервничают. В июле 1937 года в Союзе Советских Писателей намечалось слушание
стихов Осипа Мандельштама, однако чтение не состоялось. То же самое произошло и
в Ленинграде в октябре того же года. И может, не так уж и далек от истины
Немировский, говоря в своей упомянутой выше публикации:
“…если бы Ставский не направил Ежову названное выше настоятельное прошение о репрессировании М., поскольку-де он вновь функционирует как антисоветское и антиобщественное явление и возбуждает таковые же настроения в писательской среде - то, весьма возможно, Мандельштама бы и не тронули. Вернее, тронули бы не с большими шансами, чем почти любого другого писателя, если не с меньшими.”
Одним словом, Ставскому нужно было действовать. Теперь ясно, почему Ставский написал донос Ежову. К
просьбе этой Ставский приложил упомянутую в письме рецензию Павленко (cм. О. Мандельштам "Собрание сочинений в четырех
томах", том 4, Арт-Бизнес-Центр, Москва, 1997, стр. 506):
Я всегда считал, читая старые стихи Мандельштама, что он не поэт,
а версификатор, холодный, головной составитель рифмованных произведений. От этого чувства не могу отделаться и теперь, читая его последние стихи. Они в большинстве своем холодны, мертвы, в них нет даже того самого главного, что, на мой взгляд, делает поэзию - нет темперамента, нет веры в свою страну.
Язык стихов сложен, темен и пахнет Пастернаком (см. 4-ую строфу „Станс“, стр. № 5 и даже 7-ую и 8-ую).
Едва ли можно отнести к образцам ясности и следующие строки:
„Где связанный и пригвожденный стон?
Где Прометей - скалы подспорье и пособье?
А коршун где - и желтоглазый гон
Его когтей, летящих исподлобья?“
(стр. № 23).
Мне трудно писать рецензию на эти стихи. Не любя и не понимая их, я не могу оценить возможную их значительность или пригодность. Система образов, язык, метафоры, обилие флейт, аорт и проч., все это кажется давно где-то прочитанным.
Относительно хороши (и лучше прочих) стихи пейзажные (стр. 21, 25, 15), хороши стихотворения: 1) „Если б меня наши враги взяли...“ (стр. 33), 2) „Не мучнистой бабочкою белой...“ (стр. 7) и 3) „Мир начинался, страшен и велик...“ (стр. 4).
Есть хорошие строки в „Стихах о Сталине“, стихотворении, проникнутом большим чувством, что выделяет его из остальных.
В целом же это стихотворение хуже своих отдельных строф. В нем много косноязычия, что неуместно в теме о Сталине.
У меня нет под руками прежних стихов Мандельштама, чтобы проверить, как далеко ушел он теперь от них, но - читая - я на память большой разницы между теми и этими не чувствую, что, может быть, следует отнести уже ко мне самому, к нелюбви моей к стихам Мандельштама.
Советские ли это стихи? Да, конечно. Но только в „Стихах о Сталине“ это чувствуется без обиняков, в остальных же стихах - о советском догадываемся. Если бы передо мною был поставлен вопрос - следует ли печатать эти стихи, - я ответил бы - нет, не следует.
П. Павленко”.
“…Относительно хороши (и лучше
прочих) стихи пейзажные (стр. 21, 25, 15) …”
Интересно, был ли среди упомянутых пейзажных стихов так называемый
"канальский стишок"? Об этом стихотворении см. в книге Надежда
Мандельштам "Воспоминания", Москва, Согласие, 1999, стр. 56 – 57,
358:
Правда, там же Надежда Яковлевна признает, что спрашивать разрешение у
Ахматовой на уничтожение "канальского стишка" было чистым лицемерием.
При этом она прибавляет: “Мы ведь все против фальсификаций, уничтожения рукописей и
всякой подтасовки литературного
наследства”. К сожалению, Надежда Яковлевна сама неоднократно
нарушала сформулированный выше принцип. Вскоре мы увидим еще один пример этого.
Первый вопрос в связи с этим стихотворением, который неминуемо возникает:
если был только пейзаж, зачем уничтожать? Второй вопрос (вернее, группа вопросов): Когда
была командировка? На какой канал? Была ли с ним Надежда Яковлевна? Ведь к
этому времени Осип Мандельштам фактически не мог оставаться без жены. Почему
это не отражено в биографической справке "Даты жизни и творчества" (cм. О. Мандельштам "Собрание сочинений в четырех
томах", том 4, Арт-Бизнес-Центр, Москва, 1997, стр. 428 - 470)? Ведь
нашлось же в ней место, например, для таких записей:
“3 мая. Н. Штемпель знакомит
О.М. со своим мужем Б. Молчановым. Вечером вместе с ними и М.Ярцевой поужинали
в ресторане "Бристоль" и гуляли по Воронежу” (cм. стр. 466 упомянутой биографической справки).
“Около 15 июля. В Савелово
приезжает Н. Штемпель. Ночная прогулка вдоль берега Волги: О.М. прочитал ей все
новые стихи (около десяти)”. (там же стр.467).
Не отрицая важности этих записей, мы считаем, что информация об упомянутой
командировке на канал не менее важна. Не говоря уже об уничтоженном
"пейзажном" стихотворении.
A может быть, эта загадочная
командировка на канал, завуалирована не менее загадочной записью в уже
упомянутых "Датах жизни и творчества" стр. 468, за 1937 год:
"Осень. Находился в доме
отдыха по путевке ССП (Союза Советских Писателей - Э.Ш.)." (Напрашивается естественный вопрос: Когда и где?)
По злой иронии судьбы эта запись соседствует с другой:
"16 октября. В Ленинграде
арестован Б. Лившиц..."
Для справки: Бенедикт Лившиц - поэт, многолетний друг Мандельштама, его
соавтор по переводческой работе. После длительных пыток Лившиц был расстрелян. Фактически
расстреливали живой труп. Это не помешало Надежде Яковлевне позднее назвать
Лившица стукачoм, еще раз приговаривая уже
расстрелянного поэтa (см. Виктор
Топоров "Жена, ты девушкой слыла...", 1998, http://www.vavilon.ru/metatext/ps10/toporov.html). Как говорила Лидия
Чуковская о Надежде Яковлевне: плюнула в могилу.
Но продолжим обсуждение рецензии Павленко. Блок 2 - Хорошие советские стихи.
“…хороши стихотворения: 1) „Если б меня наши враги
взяли...“ (стр. 33), 2) „Не мучнистой бабочкою белой...“ (стр. 7) и 3) „Мир
начинался, страшен и велик...“ (стр. 4).”
Действительно, „Если б меня наши враги
взяли...“ сильное и очень темпераментное стихотворение с
совершенно советской концовкой:
"И налетит пламенных лет стая,
Прошелестит спелой грозой Ленин,
И на земле, что избежит тленья,
Будет будить разум и жизнь
Сталин."
Ясно, почему оно понравилось Павленко - стихотворение
искреннее и в то же время советское. Мы не знаем, нравилось ли оно Надежде
Яковлевне, когда она многократно переписывала его для рассылки в разные журналы
в 1937 году. Но потом оно ей разонравилось, и она пошла на самую обыкновенную
фальсификацию. В статье "О гражданской лирике Мандельштама" (см.
сборник "Жизнь и творчество О.Э. Мандельштама", Воронеж, Издательство
Воронежского Университета, 1990, стр. 355)
Эмма Герштейн пишет: ”…Однако лет через десять Надежда Яковлевна
вмешалась в текст поэта и произвольно внесла изменение в последнюю строку. В
1956 г. (Ошибка - нужно 1980 г.- Э.Ш.) она пишет Н.А. Струве
(составитель собрания сочинений Осипа Мандельштама в Париже, автор книги о
Мандельштаме - Э.Ш.): “Кстати о текстах: в одном стихотворении вместо
«будеть губить» напечатано «будет будить». Выходит очень смешно". Пришлось
Н.А. Струве во втором издании сочинений О. Мандельштама изменить текст. Однако
в своей диссертации о Мандельштаме он не может умолчать о том, что такая замена
искажает смысл всего произведения: «...Во втором издании собрания сочинений
глагол "будить" заменен глаголом "губить", что опрокидывает
смысл всего произведения... . Исправление было сделано по просьбе Н.Я.
Мандельштам, но оно не подтверждается рукописями, сохранившимися в архиве».
И сейчас ссылка на второе издание Мандельштама звучит довольно унизительно
для бедного Струве: Стихотворения / Осип Мандельштам ;
составил Н.А. Струве по указаниям Н.Я.
Мандельштам / 2-е изд. / Paris : YMCA-Press , 1983.
Блок 3 - Ода Сталину (Павленко называет Оду стихи о Сталине). Это
центральное место в рецензии:
“Есть хорошие строки в „Стихах о Сталине“, стихотворении,
проникнутом большим чувством, что выделяет его из остальных.В целом же это
стихотворение хуже своих отдельных строф. В нем много косноязычия, что
неуместно в теме о Сталине.”.
Замечания Павленко о сталинских стихах Мандельштама были вполне профессиональны. Уж
кто-кто, а он знал, как нужно восхвалять Сталина, о чем свидетельствуют его роман
"На Востоке" и сценарии к кинофильмам "Клятва" и
"Падение Берлина". И он это делал блестяще и, похоже, искренне. Не
менее искренне, чем Пастернак в своих стихах в декабре 1935 года. Фактически
Пастернак был первым крупным поэтом, воспевшим Сталина. Первым и последним поэтoм, которому сошло воспевание вождя каким-то странным и
туманным языком, с иносказаниями. Но ведь то было в 1935 году, а сейчас 1938 -
разница в три года и в три Московских процесса с сотнями тысяч расстрелянных. Уже расстрелян и
caм инициатор и заказчик пастернаковских стихов о
Сталине и единственный покровитель и защитник Мандельштама - Бухарин.
Прежде чем анализировать некоторые строфы оды Сталину с позиций 1938 года,
приведем два простых примера. В то время строки Заболоцкого про страдание
животных от круговорота жизни и смерти в природе трактовались как пасквильная попытка сказать эзоповым
языком про страдания людей от Советской власти, а рептильнейшие стихи
Сельвинского о том, что добрый русский народ готов и урода (юродивого) пригреть
и выходить, попытались истолковать как пасквильный
намек на Сталина (это он-де, согласно автору, урод, которого на свою голову
пригрел русский народ). С этих позиций строфа оды
“И я хочу благодарить холмы,
Что эту кость и эту кисть развили:
Он родился в горах и горечь знал тюрьмы.
Хочу назвать его - не Сталин,- Джугашвили!”
содержит два абсолютно
убийственных компромата: 1) “эту кость и
эту кисть развили” - явный намек на физический недостаток Сталина -левая
рука была заметно короче правой; 2) “Хочу
назвать его - не Сталин,- Джугашвили!” - Сталин уже давно не подчеркивал
свое грузинское (или осетинское) происхождение. Он был Отец Народов и поэтому
над-национален. Следующие строки ничуть не лучше:
“Он свесился с трибуны, как с горы,
В бугры голов. Должник сильнее иска,
Могучие глаза решительно добры,
Густая бровь кому-то светит близко…”
Свесившийся с трибуны в бугры голов Сталин сравнивается с
"должником", который находится под "иском". Убийственность
таких строк в 1938 году не понимал только Осип Мандельштам. Пастернак,
повидимому, пытался переубедить Мандельштама, но тщетно:
“После возвращения из ссылки
Мандельштам один раз побывал у Пастернака в Переделкине. Лидия Гинзбург со слов
Пастернака рассказывала, что они снова поссорились - Мандельштам опять упрекал
Бориса Леонидовича; на сей раз в том, что тот недостаточно любит Сталина.” ( Дмитрий Быков "Борис Пастернак”, Москва, Молодая гвардия, 2007, стр. 476)
А что же Надежда
Яковлевна? Ведь она часто и подолгу бывала в Москве во времена воронежской
ссылки как по писательским, так и по квартирным делам. Посещала высокие
кабинеты в Правлении ССП и даже ЦК (!) как
полномочный представитель поэта Мандельштама. Она-то, будучи в полном
психическом здоровье в отличие от Осипа Мандельштама, видела катастрофически ухудшавшуюся политическую ситуацию,
аресты и исчезновения многих друзей и знакомых.
С легкой руки Надежды
Яковлевны и поныне бытует мнение, что Осип Мандельштам писал “Оду” и остальные
сталинские стихи (и рассылал их), насилуя себя и наперекор Надежде Яковлевне. Эту версию можно легко опровергнуть
тем обстоятельством, что в 1937 - 1938 годах (а скорее всего и ранее)
Мандельштам уже, как правило, не писал, а диктовал жене, особенно крупные вещи,
такие как "Ода", например. Что касается списков стихов,
предназначенных для рассылки друзьям, в журналы (например, "Звезда",
"Знамя") или в то же Правление ССП, тут и говорить не приходится: они бесспорно делались Надеждой
Мандельштам. А вот и свидетельство самой Надежды Мандельштам: “Окончательные тексты обычно записывались
мной под диктовку. Диктуя, Мандельштам ворчал, что я не запоминаю с голоса
сразу все стихотворение.
“ (“Вторая
книга” стр. 484). Так что "наперекор жене" звучит как-то
несерьезно. Эмма Герштейн на стр. 435 своих "Мемуаров" (Эмма Герштейн
"Мемуары", Санкт-Петербург, Инапресс, 1998) выдвигает даже предположение, что все
"вероподданнические" стихи последнего года (включая "Оду")
могли быть инспирированы Надеждой Яковлевной. Мы уже знаем из писем
Мандельштама воронежского периода жене,
насколько он был зависим от нее - от крупного до мелочей.
Интересно посмотреть на сталинскую Оду Мандельштама с позиций нашего постсоветского времени. Оказывается, существует обширнейшая критическая литература о ней. Высказались практически все отечественные и зарубежные мандельштамоведы и многие поэты. И вот что поражает - нет двух совпадающих мнений. У каждого свое мнение. И все они простираются от “…самое лучшее, что про Сталина написано, … самые грандиозные стихи, которые когда-либо написал Мандельштам…. Это стихотворение, быть может, одно из самых значительных событий во всей русской литературе XX века.” Иосифа Бродского (см. Соломон Волков "Диалоги с Иосифом Бродским", Москва, Издательство Независимая Газета, 2000, стр. 32 - 33) до "вымученной мандельштамовской оды” Бенедикта Сарнова (см. его интернет-публикацию "Разгадка чуда", http://www.lechaim.ru/ARHIV/144/sarnov.htm).
Где-то между ними
находится мнение мандельштамоведов Л. Кациса и П. Нерлера, что “Ода” написана эзоповым языком, скрывающим истинное -
сугубо отрицательное - отношение поэта к Сталину. Другие исходили из
уверенности, что намерение воспеть вождя было у Мандельштама искренним и в полной мере ему удалось. Версия
Надежды Яковлевны о попытке насилия над собой, о том, что Мандельштам действительно
писал хвалу Сталину, но делал это принужденно, искусственно, насилуя себя, как
правило, оспаривается.
Мы не должны удивляться
столь хвалебным высказываниям Иосифа
Бродского в адрес сталинской "Оды" Мандельштама (“…одно из самых значительных событий во всей
русской литературе XX века.”), помня, что он писал o Надежде Яковлевне как авторе
“самой великой прозы второй половины XX века”, a две ее книги приравнивал к Судному дню на земле. (см. наш пост: “Вторая книга” против
"Третьей книги",
ttp://nmandelshtam.blogspot.com/2012/05/blog-post.html). Сейчас обе эти оценки
могут, пожалуй, вызвать разве что недоумение.
Можно ли себе
представить это разнообразие мнений и интерпретаций, это пиршенство духа в 1937
- 1938 годах? В то время все делилось на советское и несоветское, т.е.
антисоветское. Павленко охарактеризовал стихи Мандельштама как советские и отметил,
что стихи о Сталине проникнуты большим чувством. Неужели так пишут доносы? Но
добавил, что “Язык стихов сложен, темен и
пахнет Пастернаком” и, следовательно, допускает разные толкования, смысл которых
может быть понят по-разному. Последнее может рассматриваться как достоинство
сейчас, но не тогда. Ведь желающих
все это усмотреть могло бы найтись немало. Напомним еще одно место из рецензии:
“Мне
трудно писать рецензию на эти стихи. Не любя и не понимая их, я не могу оценить
возможную их значительность или пригодность…”. Этим самым рецензент как бы ослабляет свою
негативную литературную оценку стихов Мандельштама. Упоминание имени Пастернака
(“пахнет Пастернаком”) позволяет предположить, что и от стихов
Пастернака Павленко был не в большом восторге. Возможно, обоим поэтам он
предпочитал Цветаеву (см. ниже его слова Пастернаку).
Итак, анализируя сталинские стихи Мандельштама и саму рецезнию на них,
нельзя не согласиться с заключением Павленко - такие стихи печатать было
нельзя, под угрозой мог бы оказаться и сам автор и все причастные к публикации,
включая и рецензента. И Павленко был не первый, пришедший к такому мнению. К
такому же выводу пришли в журнале "Звезда", куда
Мандельштам послал подборку из 19 своих стихотворений, a также
в журнале "Знамя", куда были посланы "Стихи о неизвестном
солдате".
Письмо Ставского и рецензию Павленко называют иногда коллективным доносом, a рецензию Павленко на Мандельштама до сих пор именуют
рецензией-приговором.
Кто же он такой - этот Павленко? В
Автор романов, но более известен как киносценарист. Соавтор сценария
(совместно с Сергеем Эйзенштейном) к фильму "Александр Невский”. Совместно
с Александром Галичем (!) написал сценарий к давно забытому фильму "В
степи".
Интересный факт. В конце 1938 года готовилось первое массовое награждение
орденами советских писателей. Органы приготовили справку о благонадежности
фигурирующих в предварительном наградном списке. Неблагонадежных оказалось
очень много. Берия настаивал на том, что нельзя награждать писателей, на
которых существуют особо компрометирующие материалы. Это были Вера Инбер
(племянница Троцкого), Алексей Толстой, Федин и ... Павленко.
Мы бы не хотели, чтобы составилось впечатление, что мы собираемся как-то
обелить Павленко. Ясно, что он был убежденный большевик и сталинист. Будучи не
только успешным писателем, но и крупным литературным чиновником, он безусловно
имел немало грехов. Но мандельштамовского греха за ним, скорее всего, не
числилось. Лучше всего охарактеризовал такую категорию людей как Павленко (и
самого себя) его друг Александр Фадеев - продукт эпохи.
Теперь мы в состоянии, проанализировав все сказанное, попытаться ответить
на вопрос, была ли рецензия Павленко рецензией-доносом, как полагает Павел
Нерлер в своей книге "Слово и дело Осипа Мандельштама"
(http://magazines.russ.ru/zvezda/2009/1/ne11.html). По нашему мнению, для
такого заключения нет достаточных оснований. Ни с точки зрения содержания
рецензии (мы уже его знаем), ни с точки зрения времени написания ее. Вот
отрывок из дневниковой записи Ставского от 29 октября 1937 года: "...объясниться о Мандельштаме: взять
стихи и прочитать. Павленко…” Следовательно, отзыв Павленко был получен
Ставским где-то в ноябре того же года за
4 месяца до письма Ставского Ежову. И был он написан явно не "под
арест" Мандельштама (упоминается безусловная советскость стихов), а для
ответа на вопрос о целесообразности их публикации (ответ отрицательный - стихи
слишком сложны и допускают множество толкований).
Итак, остается только повторить сказанное ранее . А именно, прямым
виновником ареста и гибели Мандельштама является Ставский и только Ставский, ни Сталин, ни НКВД, самостоятельного
интереса к поэту не питали. Только у
Ставского был интерес - квартира Мандельштама в престижном писательском доме
для своего друга молодости Костарева. Известно, что желание приобрести чужую жилплощадь было одной из основных
причин доносов. Это мог не понимать больной (физически и психически) Осип
Мандельштам. Но Надежда Яковлевна понимать это была должна. Она начала
продавать квартиру еще в1935 году, находясь в Воронеже. Существует запись товарища
Мандельштамов по воронежской ссылке Сергея Рудакова (ему будет посвящен
отдельный пост) от 26 октября 1935 гoда: "Н. опять собирается продавать квартиру. Это перманентно." (см. Эмма Герштейн "Мемуары",
Санкт-Петербург, Инапресс, 1998, стр. 158). Продажа
квартиры продолжалась годы. И только в 1939 году после смерти Осипа Мандельштама Надеждa Яковлевнa вместе с матерью
переехала в Калинин, обменяв московскую комнату на какой-то домик, который она
в своих письмах шутливо называла “палаццo”.
Интересно, что сам Осип Мандельштам, получив с помощью Бухарина столь
желанную московскую квартиру, почти сразу же возненавидил ее. Вот строки из его
стихотворения "Квартира" (ноябрь 1933 года):
“…А стены проклятые тонки,
И некуда больше бежать -
А я как дурак на гребенке
Обязан кому-то играть...
И вместо ключа Ипокрены
Домашнего страха струя
Ворвется в халтурные стены
Московского злого жилья.”
