“…Я дружбой был, как выстрелом, разбужен.”
Краткая биографическая справка: Борис Сергеевич Кузин (1903 - 1973) - известный ученый, биолог-теоретик, вошел в историю русской литературы XX века как ближайший друг Осипа Мандельштама. Достойнo удивления, что Кузин, как биолог, был ламаркист. Действительно, ведь официальная советская биологическая доктрина была основана на дарвинизме, a ламаркизм рассматривался как нечто вполне враждебное. Есть основание предпологать, что знаменитое стихотворение Мандельштама "Ламарк" было написано не без влияния Кузина:“Был старик, застенчивый как мальчик,
Неуклюжий, робкий патриарх...
Кто за честь природы фехтовальщик?
Ну, конечно, пламенный Ламарк.
Если все живое лишь помарка
За короткий выморочный день,
На подвижной лестнице Ламарка
Я займу последнюю ступень.
К кольчецам спущусь и к усоногим,
Прошуршав средь ящериц и змей,
По упругим сходням, по излогам
Сокращусь, исчезну, как Протей.
Роговую мантию надену,
От горячей крови откажусь,
Обрасту присосками и в пену
Океана завитком вопьюсь.
Мы прошли разряды насекомых
С наливными рюмочками глаз.
Он сказал: природа вся в разломах,
Зренья нет -- ты зришь в последний раз.
Он сказал: довольно полнозвучья,--
Ты напрасно Моцарта любил:
Наступает глухота паучья,
Здесь провал сильнее наших сил.
И от нас природа отступила --
Так, как будто мы ей не нужны,
И продольный мозг она вложила,
Словно шпагу, в темные ножны.
И подъемный мост она забыла,
Опоздала опустить для тех,
У кого зеленая могила,
Красное дыханье, гибкий смех...”
7 -- 9 мая 1932
Конечно, это стихотворение нельзя рассматривать как вводный курс “Ламаркизм
101”. Известный российский и американский лингвист, литературовед, писатель А.Жолковский в статье “Еще раз о мандельштамовском
«Ламарке»”, «Вопросы литературы» 2010, №2 (см. также http://magazines.russ.ru/voplit/2010/2/zh13-pr.html) отмечает:
“Об этом стихотворении написано много, в том числе
ведущими мандельштамоведами; в результате, о нем известно, казалось бы, все,
если не больше, чем нужно. Выявлена его богатая подоплека: связь с
(нео)ламаркистской и соответствующей натурфилософской традицией (в том числе
Бергсоном), с биографическим фоном
(особенно ролью Б.С. Кузина)” (жирный шрифт мой - Э.Ш.)и далее добавляет:
“«Ламарк» -- не просто одна из удач великого поэта, а явный «хит», обладающий огромной притягательной силой для читателей.Поэтому секрет его успеха вряд ли может сводиться к аллюзиям на специальные научные источники и поэтические раритеты.”
Желающим побольше узнать о Кузине и его дружбе с Мандельштамом казалось бы естественно обратиться к книгам Надежды Мандельштам, долгие годы бывшим основным, если не единственным источником биографическиx сведений о поэте. Но здесь их ждет глубокое разочарование. На стр. 275 "Воспоминаний" Надежды Мандельштам (Москва, "Согласие", 1999) они найдут:
“Кузин любил Гёте, и это тоже пришлось кстати. Когда же в Москве О. М. «встретился» с Дантом, дружба с Кузиным и остальными биологами перешла в обычное приятельство за стаканом вина “ (жирный шрифт мой - Э.Ш.)
А на стр. 237 своей "Второй книги" (Москва, "Согласие", 1999) Надежда Мандельштам пишет:
“…Точно так было и с Кузиным, хотя тот исчерпывал свой золотой запас около года.”
Таким образом, Надежда Яковлевна в этих двух коротких фрагментах определила как характер отношений Кузина и Мандельштама (Кузин был “разжалован” из друзей в собутыльники) так и их длительность (“около года”). Эти две очевидные неправды легко опровергнуть.
Если вести отсчет времени с момента знакомства (Июнь 1930 года), то согласно расчетам Надежды Яковлевны Кузин должен был "исчерпать свой золотой запас” летом 1931 года. А как же стихотворение "К немецкой речи", опубликованное в 1932 году с посвящением Б. С. Кузину и со строками:
“…Когда я спал без облика и склада,
Я дружбой был, как выстрелом, разбужен.”
У этого посвящения есть интересное продолжение.
В
сборнике произведений О. Мандельштама, вышедшем в серии "Библиотека
поэта" в 1973 году, Н. И. Харджиев, комментируя стихотворение "К
немецкой речи", указал, что оно было впервые напечатано в 1932 году с
посвящением Б. С. Кузину (в издании 1973 года посвящение по неизвестным
причинам опущено). Комментатор сообщал, что Борис Сергеевич Кузин (1903 - 1973)
- биолог, друг О. Э. Мандельштама. Приводились строки из письма поэта к М. С.
Шагинян от 5 апреля 1933 года, где
он пишет о Кузине: "Личностью его пропитана и моя новенькая проза, и весь
последний период моей работы. Ему и только ему я обязан тем, что внес в
литературу период так называемого "зрелого Мандельштама"." (cм. О. Мандельштам “Собрание сочинений в четырех томах”,
т. 4, Письма, Арт-Бизнес-Центр, Москва, 1997, стр. 150).
К этому добавим, что предпоследнее письмо, написанное Осипом Мандельштамом (с воли) перед вторым арестом и лагерем было именно Кузину 10 марта 1938 года (последнее его письмо было адресовано отцу).
Не
нужно быть особо проницательным, чтобы понять, что же кроется за этим по
неизвестным причинам опущенным посвящением. Это не было технической ошибкой,
ибо было прокомментировано Харджиевым. По этой же причине - это не вина самого Харджиева.
Не было никаких политических причин для снятия посвящения: к этому времени Кузин
около двадцати лет занимал высокий академический пост - зам. директора по науке
одного института Академии Наук СССР. Директором этого института был сам легендарный
Папанин. Так кто же снял упомянутое посвящение? Мы ответим, перефразировав
строку "Ламарка":
"Ну,
конечно, пламенная Н.Я.!"
(здесь
и в дальнейшем часто употребляются инициалы "Н.Я." вместо
"Надежда Яковлевна")
Она, как вдова поэта, была официальным владельцем текстов. При этом Надежда
Яковлевна зачастую слишком широко понимала свои права: она уничтожала целые
стихотворения (см. историю с "канальским стишком" в нашем предыдущим
посте (http://nmandelshtam.blogspot.com/2012/12/o-3.html);
произвела скандально известную замену "будить" на "губить"
в строке: “Будет будить разум и жизнь Сталин" (см. тот же пост), полностью
разрушившую смысл стихотворения; не говоря уже о многочисленных лживых
интерпретациях стихов Осипа Мандельштама, в течение многих лет вводивших в
заблуждение мандельштамоведов. Cм. например, на стр. 69
вступительной статьи Павла Нерлера к книге Надежды Манндельштам "Об
Ахматовой", Мандельштамовское общество, Москва 2008: “…спрашивать надо у нее и только у нее, у Н.Я., а она уж постарается
всё вспомнить, как оно было. Или - как она помнит. Или - как оно лучше.”
Cм. также в книге “Письма М.Л. Гаспарова к Марии-Луизе
Ботт, 1981—2004 гг.” (http://magazines.russ.ru/nlo/2006/77/ga19.html): “Из этого получилась очень большая и очень
скучная статья, из-за которой, однако, может выйти интересный скандал: она
показывает, как вдова Мандельштама, Надежда Яковлевна, вольно и невольно
фальсифицировала сохраняемые ею мандельштамовские тексты - выдавала ошибки
своей памяти за авторскую волю.”
Однако
Надежда Яковлевна не только "опускала" посвящения (как в
рассматриваемом случае с Кузиным в "К немецкой речи"), но
"перепосвящала" себе стихи, написанные для других и о других. См. наш
более ранний пост (http://nmandelshtam.blogspot.com/2012/08/blog-post_6.html)
о двух стихотворениях Осипа Мандельштама: "Я буду метаться по табору
улицы темной", посвященное
Ольге Ваксель, и "Твоим
узким плечам под бичами краснеть...", посвященное Марии Петровых.
Подобные факты позволили выдающемуся американскому мандельштамоведу Омри Ронену
сказать о Надежде Мандельштам: "…веселая
и безответственная в молодости, стала злой святошей, искажавшей стихи и мысли
спутника своей жизни после его мученической кончины” (см. Омри Ронен, ИЗ
ГОРОДА ЭНН “Звезда”, 2002, №1, http://magazines.russ.ru/zvezda/2002/1/ron.html)
Итак,
упомянутые выше слова высказывания Надежды Мандельштам о Кузине безусловно
лживы. Остается только вопрос: “Почему она лгала?” В этом нам помогут, как ни странно, письма самой
Надежды Яковлевны к тому же Кузину. Их ни много ни мало 192! К этому мы добавим
единственное сохранившееся письмо Кузина к Надежде Яковлевне, оригинал которого
сейчас хранится в архиве Принстонского университета, и фрагменты писем Кузина к
своей жене. Все это можно найти в книге с двумя авторами: Борис Кузин
"Воспоминания Произведения Переписка" и Надежда Мандельштам "192
письма к Б. Кузину", ИНАПРЕСС, 1999, Санкт-Петербург. Мы будем многократно
ссылаться на эту книгу зачастую только указанием страниц.
Переписка - 1
Конечно, могут возразить, что факт принадлежности к списку слушателей не означал арест. Безусловно, нет. Ведь не тронули же остальных шестерых. Но все девять автоматически "засвечивались" и попадали в поле зрения навсегда. А дальше действовал известный принцип ЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ: "Был бы человек, а дело найдется". Куда более оптимистичен по этому вопросу известный нам Юрий Фрейдин, душеприказчик Надежды Яковлевны. Так на "Школе Злословия" в июне 2009 года он заявил (http://www.youtube.com/watch?v=XSTuyMb4Czc): “Никому из перечисленных лиц ничего никогда не было...”. Пoтом подумал и добавил "Не считая Анны Ахматовой и Льва Гумилева".
Но вернемся к письмам Надежды Мандельштам к Борису Кузину. Это куда более
темпераментная и, главное, искренняя проза Надежды Мандельштам, чем ее знаменитыe, продуманныe и иногда придуманныe, "Воспоминания" и "Вторая книгa". Павел Нерлер упомянул о "ничем не прикрытой
страстности, какою дышат письма Н.Я.
к Кузину” (см. стр. 99 вступительной статьи Павла Нерлера к книге Надежды
Манндельштам "Об Ахматовой", Мандельштамовское общество, Москва 2008, Издание второе, исправленное, Серия «Записки Мандельштамовского
общества», Том 13,
Надежда
Яковлевна пишет Кузину об аресте Осипа Эмильевича (29 мая 1938 года), о смерти
своей сестры Анны (1 июля), о том, что родственники (ее брат, Евгений
Яковлевич, и его жена) напоминают eй, что в
немногочисленных заботах об Осипе Мандельштаме, ее вполне может заменить Шура
(средний брат Осипа), и что пора начать зарабатывать на жизнь, и, наконец, в
письме от 10 сентября о том, что Осип Мандельштам отправлен этапом на Колыму.
Именно в ответ на это трагическое письмо,которое окончательно убило и без того слабую
надежду не то, что на освобождение, а на оставление в заключении в Москве по
состоянию здоровья (как физического, так и психического) Кузин и пишет письмо с
приглашением пожить у него, прийти в себя от всех потрясений (наверное, не
последнюю роль сыграло ее сообщение о бессердечии родственников, которые все
старались пристроить ee к какой-нибудь работе).
20 сентября Надежда Яковлевна ответила:
"Милый Борис! Пoлучила ваше письмо неожиданно быстро и очень
обрадовалась. Я знаю, что вы
единственный человек, который разделяет мое горе... Что касается до моего
приезда – я, конечно, приеду" (жирный шрифт мой - Э.Ш.)
10
октября Надежда Яковлевна пишет (стр.
545 – 546): "У меня нет никаких
известий об Осе. Ведь даже об его смерти мне никто не сообщит. Я не верю, что
он жив". Далее она описывает свою работу на ткацкой фабрике, на
которую она недавно поступила и добавляет: "Я
все думаю, какой благоразумный совет даст Женя (брат Евгений Яковлевич -
Э.Ш) относительно моей работы. Он очень
благоразумный - и особенно Лена (жена брата - Э.Ш.).”
В
следующем письме от 14 октября Надежда Яковлевна пишет (стр. 546– 547): "Вы не знали ничего о моей службе. Я
сама о не не знала. Но меня так допекли родичи, что я взяла то, что было мне
доступно, а именно: на прядильной фабрике - рабочей." И далее: "С мамой мне поселиться не удастся.
Женя ничего не сделает для обмена, я же не в Москве - потому ничего сделать не
могу. Квартира действително проклятая, но мне все же жаль, что она пропала:
ведь она могла быть какой-то базой для дальнейшей жизни (но это не так,
впрочем, обязательно) - в виде обменов и всяких прочих вещей... Я к вам
обязательно приеду... После Оси вы мне самый близкий человек на
свете..." (жирный шрифт
мой - Э.Ш.)
Следующее
письмо 30 декабря из Москвы, сразу же по возвращении от ссыльного Кузина, у
которого в Шортандах она пробыла около месяца (стр. 548– 549):
"Дорогой
Борис Сергеевич! Доехала я хорошо. Получили ли вы мою открытку с дороги?... Боренька,
я пишу вам глупости. Я вас люблю и уже по вас скучаю... Без вас, конечно, жить нельзя. Ни одной минуты...Через день-два я
вам напишу, как у меня все складывается. Пишите мне на Женю." (жирный
шрифт мой - Э.Ш.)
Кcтати, это
первый случай, когда Надежда Яковлевна наряду с "Борис Сергеевич" и
"вы" (всегда с прописной буквы) допускает некую откровенность в выражении своих чувств, граничащую с
развязностью, например : "Вы все-таки, милый, - мой хахаль..."
Завершая свое длинное новогоднее послание, Н.Я. упоминает предыдущее письмо, называя его "противным" ("Противное, как я сама").
6 января еще одно письмо (стр. 554– 556). Оно начинается сразу с извинений за то же "противное" письмо, к которому теперь добавлены эпитеты "развязное, легкомысленное". Потом о Катулле, Верлене, Вийоне. О посылке Осипу, которую он уже не получит, так как умер 27 декабря только что прошедшего года. О попытке прописаться в маминой комнате бывшей мандельштамовской квартиры (попытка не удастся - слишком мала комната). Затем: " В следующий раз, если вы меня позовете, я обязательно приеду в охотничьем костюме - и приобрету где-нибудь охотничью страсть..." Заканчивается письмо сравнительной характеристикой Тютчева и Фета.
Письмо от 14 января - краткое и ничего, кроме женского кокетничанья, не содержит.
Следующее письмо от 18 января (стр. 557– 560) Н.Я. начинает с рассказа о своем сне, в котором "суровый шортандинский отшельник фигурировал в совсем не свойственноэму роли. Будто вы стояли рядом со мной и вдруг обняли меня (очень нежно) и поцеловали. Даже, кажется, не поцеловали, а целовали. Ну как же можно? Зачем вы мне приснились?.." Такое впечатление, что Н.Я. все время эмпирически определяет, где предел дозволенного. Далее идет обсуждение общих знакомых, намечающийся приезд к Кузину его друга Е.С. Смирнова с прекрасной дамой. "Кто она и чья она? Надеюсь ваша, а не Е.С.... Я предпочитаю ревность сразу к двум, к пятерум, к десятерым, чем к одной…Кто все-таки она? Архитекторша?" . Все-таки самое обидное, что ревную не я одна... И что у другой больше прав для ревности, чем у меня.” (жирный шрифт мой - Э.Ш.) Здесь Н.Я. ведет очень тонкую игру. Далее игра продолжается в рассказе об их общем друге Николае Ивановиче Харджиеве:
"Вчера он в упор спросил у меня:был ли у нас когда-нибудь с вами роман. Я ответила, что даже не смела мечтать о таком счастье. И он не поверил, что я вполне серьезна." Затем шутка: "Боренька, почему меня любят (кроме вас) только семилетние мальчики? У меня их теперь трое. Все хахали". В конце письма: "Мне очень не хочется уезжать из Москвы. Но у мамы остаться не удастся... Мелькнула возможность остаться, но неподходящая, и я от нее отказалась: Татлин вдруг предложил свое гостеприимство. Признаться, меня это тронуло (Я его случайно встретила: у него квартира и, конечно, все бы устроилось.) Но без соседства хозяина было бы лучше, а с ним рядом…"
Кстати, Татлин - это тот самый Татлин, к которому собиралась уходить (но не ушлa) Н.Я. в разгар романа Осипа Мандельштама с Ольгой Ваксель. И хотя в этой любовной коллизии победила Н.Я., она с удовольствием рассказывает на стр. 222 своей "Второй книги", как она отомстила Мандельштаму: “Я была совершенно равнодушна к Т. (Татлину - Э.Ш.), но все же нашла случай повидаться с ним и сказать несколько утешительных слов. Мы оба действовали по собственным концепциям романа." Но видимо мало отомстила, так как на стр. 236 той же книги она пишет: "А вот насчет Мандельштама - я сомневаюсь, что поступила правильно. Надо было уйти от него: как он смел любить кого-то кроме меня? Дура я была, что не умела по-настоящему ревновать и скандалить. Скольких наслаждений я себя лишила"
Здесь либо довольно неуклюжее кокетничанье либо непонимание того, что Осип Мандельштам остался бы гениальным поэтом со всеми своими влюбленностями: и с Арбениной, и с Ольгой Ваксель, и с Марией Петровых, и с Наташей Штемпель, и даже со "сталинкой" Яхонтовой. Всеми, которым он посвящал свои любовные стихотворения.
19 января - очень короткое письмо с вступительной фразой:
"Милый! Тридцатого числа буду ждать ответа на свое нахальное письмо ( с поцелуями во сне, с фразой "у другой больше прав для ревности, чем у меня", с вопросом Харджиева - Э.Ш.) и трепетать. ... От Оси ничего."
21 января - длинное письмо (стр. 560 – 563). Вначале о посылках Кузину, в основном книжных. Пишет, что хотела послать пьесу Клейста "Кетхен из Гельброна", но брат не разрешил (это была его книга):
"А у меня к этой драме личное отношение. Я после нее окончательно и навсегда поняла, что ничего не стыдно; не стыдно даже говорить так, как я иногда говорю с вами - или не стыдно писать такие откровенно нежные письма, как я пишу вам”.
Со временем Н.Я. толковала свой принцип "Не стыдно" все более и более расширительно: Не стыдно лгать о друзьях, не стыдно уничтожать честное имя людей, которые в самое жуткое время спасали тебя, подставляли плечо, давали приют и кормили, не стыдно уничтожать стихи мужа, которые тебе не нравятся, не стыдно искажать и фальсифицировать содержание и смысл стихов, которые избежали уничтожения, не стыдно приписывать себе стихи, посвященные другим. Не стыдно при этом считать себя христианкой.
Ну да все это будет впереди, а пока вернемся к письму. Далее об Осипе. "От него ничего... Недавно мне передали какие-то добрые вести - благожелательные разговоры. Но я ничему не верю..." Видимо Н.Я. имела в виду информацию , полученную Виктором Шкловским от знакомых сотрудников "Правды", что на Мандельштама на самом деле не было никакого дела (см. наш предыдущий пост). Затем обсуждение отношений с Харджиевым и " Последние дни хожу под впечатлением смерти Александра Осиповича (А.И. Моргулис - писатель, перводчик, друг Мандельштама, герой многих его шуточных стихотворений, так называемых "моргулеток")… Человек он был, правда, неважный, но смерть его произвела на меня громадное впечатление.” Ну что сказать об этом последнем замечании Н.Я.? Видимо, это ее первая проба пера - говорить нехорошо о трагически погибших друзьях (вспомним Нарбута, Лившица, Рудакова и других). Затем снова о Тютчеве и Фете.
30 января приходит ужасная записка (стр. 564):
"Боря, Ося умер. Я больше не могу писать. Только - наверное придется уехать из Москвы. Завтра решится. Куда - не знаю. Завтра Женя напишет. Я не пишу - мне трудно."
Переписка - 2
“Милая Надежда Яковлевна!
Нынче получил ужасную весть от Вас. Мне тяжело невыносимо. Только нынче, может быть. я понял, как мне был лично дорог бедный Осип. Здесь я даже не могу никому рассказать об этом горе, и оно меня разрывает. И для Вас и для меня было бы лучше, если бы мы узнали это, когда Вы были у меня. Если бы можно было отслужить по нему панихиду (Борис Кузин был по-настоящему религиозный человек - Э.Ш.). До чего все это страшно. Но ведь ждать можно было только этого. И как хотелось надеяться на хороший конец.. Вы знаете, что я стоек в несчастьях. Но нынче, быть может, в первый раз я с сомнением посмотрел на все свои надежды.
И все-таки, я прошу Вас - держитесь. Не делайте никаких глупостей. Помните, что я Вам говорил. Мы не имеем права судить сами, нужна ли наша жизнь зачем-нибудь. Наш долг стоять, пока не прихлопнет судьба. Берегите себя. Если моя дружба перед Вами не имеет силы, то этого требует память об О. Я говорю это Вам с совершенным убеждением. Я не всегда верю своему уму. Но совесть у меня крепкая. Она меня не может обмануть. То, что я Вам говорю, - только от совести.
В феврале, вероятно, моя комната будет занята. Перебейтесь чем-нибудь месяц. Потом приезжайте ко мне. Хотите, - останьтесь у меня совсем. Хотите - поживите в гостях. Считайте вместе со мной, что О. был мой второй несчастный брат. О. знал мою верность. Мне кажется, и он понимал, что мы с ним встретились не совсем случайно. Он был бы рад, если бы мог знать, что Вы поселились у меня. И Вам не будет трудно жить у его и Вашего друга.
Целую Вас, бедная Наденька.
Ваш Борис К.”
Мы привели это письмо полностью, так как впереди нас ждет неожиданный поворот. Дело в том, что Борис Кузин одновременно переписывался с еще одним человеком, Ариадной Валериановной Апостоловой, своей будущей женой, которую он полюбил еще в Москве до своего ареста, лагеря и ссылки. Кузин просил ее приехать к нему и погостить. Именно этим и объясняется фраза "В феврале, вероятно, моя комната будет занята. Перебейтесь чем-нибудь месяц." в упомянутом выше письме. По неизвестным причинам, приезд Ариадны Валериановны затягивался, что и привело к непредвиденным последствиям. А пока приведем отрывки из четырех писем Кузина к А.В., забежав хронологически вперед, в апрель 1939 года.
25 декабря 1938 г., Шортанды (стр. 442)
"... я не могу перестать Вам писать совсем, не сказавши следующего. - Я лишен способности забывать. И я Вас помню так, как будто видел Вас вчера. Я Вас любил больше всего на свете. И этого я тоже не могу забыть. Удлиняющиеся перерывы между Вашими письмами и, наконец, полное Ваше молчание - самое мучительное из всего, что мне пришлось пережить в жизни...Как было четыре года назад, Вы - моя полная хозяйка. Повиноваться Вам, как и прежде, для меня самое большое счастье. И не было дня, чтобы это было для меня иначе... “
19 января 1939 г., Шортанды (стр. 442)
“... Приезжайте, дорогая...Я не знаю, как еще Вас упрашивать. Да если бы меня кто-нибудь так любил, как я Вас люблю, я прискакал бы к нему, сломя голову. Русенька (ласковое имя А.В., используемое Кузиным - Э.Ш.), приезжайте. Ангел мой, приезжайте. Ну что Вам стоит один разок приехать? Дайте мне посмотреть на Вас, и уже тогда я смогу помереть спокойно.”
24 января 1939 г., Шортанды (стр. 443)
“Милая Русенька! Зачем Вы на меня ворчите?Неужели Вы думаете, что таким способом Вам удастся заставить меня перестать Вас обожать? И зачем Вам это нужно? Если даже согласитьсяс Вами и допустить, что Вы не ангел, то это совсем несущественно... Может быть, Вы спрашиваете, удобно ли мне, что Вы приедете? Нет, мне это не удобно, но блаженно. Смел ли я Вас просить приехать ко мне по той причине, что это мне было бы удобно... “
И, наконец, письмо к А.В. после ее возвращения в Москву:
“9 апреля, Шортанды (стр. 443)
"... Мне всегда кажется, что я все делаю плохо. Если и не окончательно плохо, то во всяком случае, я никогда не бываю уверен ни в одном своем поступке, ни в одной работе ... Но когда я еще в Москве просил тебя выйти за меня замуж, я ни минуты не сомневался, что поступаю совершенно правильно... Я думаю, что это хорошо также и для тебя..."
Oбратим внимание на обращение "ты" вместо "Вы". Прямо по Пушкину:
Пустое вы сердечным ты
Она обмолвясь заменила…
Вернемся, однако, к письмам Н.Я.
11 февраля - Ответ на письмо Кузина, в котором он умоляет отчаявшуюся Н.Я.
не совершать никаких необдуманных поступков: "Мы не имеем права судить сами, нужна ли наша жизнь зачем-нибудь... Берегите себя. Если моя дружба перед Вами не имеет силы, то этого требует память об О... В феврале, вероятно, моя комната будет занята. Перебейтесь чем-нибудь месяц. Потом приезжайте ко мне. Хотите, - останьтесь у меня совсем. Хотите - поживите в гостях. “
11 февраля 1939 г., Москва (стр. 565 – 566)
"Милый Борис Сергеевич!
Простите, что я вам долго не писала. Нынче получила ваше письмо. Спасибо вам за него, милый. Я рада вашему письму. Я верю вашей совести, Борис. Мне трудно сейчас что бы то ни было решать. Я знаю, что и мне и вам было бы гораздо лучше получить это известие в те дни, когда мы были вместе. Я много бы отдала за то, чтобы вы были со мной в эти дни. И сейчас - больше всего я хочу быть с вами - у вас. Но пока это невозможно. У меня есть два дела в Москве. Первое - необходимо перевести маму в отдельную комнату, убрать ее из этой проклятой квартиры (это произойдет значительно позже, в конце мая – Э.Ш.). Ее очень обижают.
Второе - в связи с наследством. Ведь именно я наследница. И от этого наследства я не откажусь. Вот то, что держит меня возле Москвы… Еду в город Малоярославец (Московской области)... Устроиться там нельзя: там нечего делать - переполненный и перенабитый городок.“
14 февраля 1939 г., Малоярославец (стр. 566 – 567)
"... В Малоярославце мне не жить. К вам я приеду, не загадывая, надолго ли или так - на короткий срок... Возможность приехать будет, очевидно, в середине марта. Я надеюсь получить кое-какие деньги: несколько сот рублей - по суду - часть квартирного пая... Когда собирается Оля (сестра Кузина)? Я страшно боюсь, что мой приезд будет вам очень некстати. Подумайте хорошенько и напишите. Забудьте обо мне - думайте только о себе - как вам лучше. Я очень боюсь вашей последоватеьности в дружбе. Боря, милый, будьте не последовательны, но вполне эгоистичны... Пишите на "востребование". И решайте за меня сами. (жирный шрифт мой - Э.Ш.)
Целую вас Надя.”
Этим письмом и предыдущим Н.Я. поймала бедного Бориса Кузина на крючок: в тяжелую минуту он пригласил ее к себе погостить или насовсем; она незамедлитеьно отвечает: “больше всего я хочу быть с вами - у вас”; но так как она "страшно боится что ее приезд будет для него очень некстати”, она умоляет его быть эгоистом и пишет: "решайте за меня сами”. Но ведь мы уже знаем январские письма Бориса Кузина к своей любимой женщине с просьбой приехать.
26 февраля 1939 г., Малоярославец (стр. 567 – 569)
“...Я очень хочу к вам приехать, если это вам тоже зачем-либо нужно. Мне это, очевидно, очень нужно. Но я боюсь одностороннего своего отношения. Боюсь, как вам писала, вашей последовательности в дружбе - в ущерб своим интересам…
Я совершенно не загадываю - на сколько времения к вам приеду: надолго или на короткий - гостевой срок. Это несущественно. Жизнь покажет. Важно другое: что вам нужно”.(жирный шрифт мой - Э.Ш.)
В этот же день новое письмо:
"... Когда я узнала, что ваша приятельница (очевидно, Ариадна Валериановна - Э.Ш.) не приехала, мне стало страшно досадно, что я не приехала сразу (позвольте, а как же бедная мама, которую нужно переселить в другую квартиру? - Э.Ш.). У меня новая формула для обозначения срока, на который я еду: пока не прогоните”. (жирный шрифт мой - Э.Ш.)
3 марта, Малоярославец (стр. 569 – 570)
"...Как обидно, что Ариадна Валериановна затягивает свой приезд. Я очень надеялась, что она пробудет февраль у вас, или хоть март. Тогда я могла бы приехать в начале апреля..."
7 марта, Малоярославец (стр. 570 – 571)
"...До моего отьезда - и приезда к вам осталось немного. 15 - 17 я еду в Москву. Оттуда недели через две к вам.
“... Я не болею. Я просто такая, как должна быть. Еще лучше, чем можно было ожидать" . (Это информация о физическом и психическом состоянии Н.Я.: здорова и вменяема - Э.Ш.).
10 марта Малоярославец (стр. 571 – 572)
“Я, очевидно, могу выехать между двадцатыми числами марта и началом апреля. Я бы хотела, чтобы настоящая дамочка с ангельскими ручками ( это ироническое описание уже знакомой нам Ариадны Валериановны - любимой женщины агронома Кузина) посетила вас в марте. Очень боюсь, что она позарится на апрель... Уговорите кошечку приехать скорее. Пошлите ей телеграмму. Напишите ей нежное письмо.
.
У него (Жени, брата Н.Я. - Э.Ш.) был план угнать меня в Коктебель - если будут деньги. Но я благоразумно подготовила его к отъезду на ваш степной курорт...".
18 марта, Москва (стр. 573)
"Дорогой Борис Сергеевич!
Я ликвидировала Малоярославец и приехала в Москву устраивать отъезд. Здесь нашла сразу три ваших письма. Очень жаль, что у вас по-прежнему неопределенное положение. Я тянуть, кажется, больше не могу - и психологически, и всячески. Сейчас еще предстоит очень трудное торчание в Москве. Почти невозможное. Могу я выехать в двадцатых числах марта. Точно не знаю, какого числа...
Я не очень уверена в своем приезде. Легче всего это было сделать в первые дни. Чем дальше - тем труднее.”
22 марта, Москва (стр. 573)
“Дорогой Борис Сергеевич!
Я скромно откладываю свой отъезд на три недели... Очевидно, на две недели выеду в Малоярославец ... Как жаль, что вы такой орел, что мне приходится обратно ехать в Малоярославец. Все-таки я зла, как собака.”
28 марта, Малоярославец (стр. 574)
“Дорогой Борис Сергеевич! Только нынче получила ваше письмо... Я приеду в Москву только 6/IV в связи с паевыми делами. Таким образом, приехать к вам 10 - 12 я не могу. Да и в этом нет нужды. Поезжайте в Караганду (служебная командировка - Э.Ш.) - я приеду по вашем возвращении. Очевидно, к 16 - 18/IV вы будете дома... Пишите на Женю. Сюда я больше не вернусь... Я стащила у мамы полотенце и шью себе из него изящный туалет – кофту, Вообще приеду почти дамой. Нет только охотничьего костюма.
Очень жаль, что собачка Таичка ласкова. Пожалуйста, не влюбляйтесь в нее. Помните, что я приеду, и оставьте для меня хоть капельку любви...
Рассказали ли вы своей гостье о моем приезде? Мне бы этого очень не хотелось. О прошлом сколько угодно, но не будущим. Забыла вас об этом попросить. Причины нежелания - нерациональны. Просто - так... Я ведь тоже имею право на глупые желания...Не пишите в конце писем "будьте здоровы", а то болит голова"
4 апреля, Малоярославец (стр. 574 – 575)
“... В вашем последнем письме - легкий упрек. Ваша гостья не требует никакого ухода и даже поддерживает порядок в комнате. Я понимаю, что про меня этого сказать нельзя. У этих рыжих совсем не золотые ручки, и беспорядку от них много.Придется вам, милый, потерпеть... У моих московских друзей и знакомых - последняя мода - ананасы в шампанском. Не фигурально, а буквально. Я курю папиросы "Норд". Сплю только днем, но зато весь день.”
Повидимому, в этот момент Борис Кузин и написал Н.Я. письмо, в котором сообщил, что он недавно женился (без ЗАГСа) на своей давней любви, Ариадне Валериановне, приехавшей к нему в гости в Шортанды.
Переписка - 3
"Ваша ошибка по отношению ко мне: зная о приезде Ариадны
Валериановны к вам - вы мне написали то
первое письмо, после моего несчастья, в котором просили меня приехать к вам и
поселиться с вами, т.е. вы вели себя как человек, ни с кем не связанный. Я могла бы приехать с мыслью о том, что
останусь у вас. Между тем для вас, наверное, не секрет, что брак налагает
определенные обязательства на человека, что обстоятельства могли сложиться так,
что вы бы уехали из Шортандов - куда же вы меня звали? Не говорите, что этого
не могло быть: нельзя всего учесть: все может быть… Нельзя смешивать событий
разного масштаба и разного плана. Но скажу все-таки, что ваше сообщение мне
тяжело. Не потому, что ваша любовь кому-то отдана. Но в том, что то ваше первое
письмо оказалось несостоятельным. Если вы мне на это возразите, это значит, что
вы не понимаете, что такое семья и брак. Что такое жена. Вы мне казались
человеком точных и ясных представлений. Между тем звать к себе какую бы то ни
было женщину - хотя бы друга - в минуту ее несчастья еще, причем звать к себе
жить - это значит брать на себя обязательства (моральные), которые не может выполнить
ни женатый человек, ни человек, надеющийся жениться…
Я прошу:1. Мне не писать.
2. Меня не искать.
3. Не запрашивать Женю обо мне ни сейчас, ни через сто лет. Я этого требую…
4. Никогда, никому и ни при каких обстоятельствах не рассказывать, как произошел наш разрыв... Не хочу выглядеть дурой.
Дальше, несмотря на ваше отношение к письмам - я требую, чтобы все мои письма были уничтожены. У меня отношение к письмам не то, что у вас. Не осталось, например, ни одного моего письма к Осе. Я их уничтожила...
В любое время, узнав о вашем браке, я, конечно, не порвала бы с вами отношений... Но сейчас, после того, как вы написали мне известное письмо, уже зная, кто к вам приезжает, после того, как вы (в невероятно тяжелый момент для меня) дали мне заведомо ложную установку) (вы звали меня "поселиться у меня" - это цитата) - наш разрыв неизбежен и тверд.”
Отголоски этого письма можно найти в письме Кузина Ариадне Валериановне:
24 апреля 1939 г., (стр. 444)
"... Но кто меня удивил, это Над. Як. - Она просто взбеленилась. Написала мне массу всякой глупости и оскорбитеьной петрушки. Спрашивается, - на каком основании? Что и кто я ей? Но, видно, женщина пришла просто в ярость и забыла о всяком приличии. Я сначала заготовил ей очень едкий и злой ответ. Но не послал его, а отправил другой, в котором, взывая к памяти О.Э., просил прекратить срамиться. До чего бывают глупы бабы. Она, конечно, истеричка..."
Надежда Яковлевна получила ответ Кузина, и вот ее "повинное" письмо (стр 584 -586):
26 апреля, Москва.
"Дорогой Борис Сергеевич!
“Моего бешенства хватило ровно на два письма. Потом меня очень затошнило от этого очаровательного поступка. Я очень рада. что вы написали. Я, конечно, никогда не скрывала от вас, что я невыносима. Теперь вы окончательно убедились. Если говорить по существу - вина, конечно, моя. Поступок безобразный... Я думаю, что было бы абсолютно неправильно (для меня) ехать к вам..."
После этих покаяний, Н.Я. читает Кузину лекцию о дружбе и любви: "Вы не знаете еще, а может, вам несвойственно это знать - что такое близость с одним человеком, которая кладет громадные обязательства, невыносимо тяжела и вместе с тем - она-то – единственный смысл. У меня нет весов для определения, где дружба, где любовь. Шут их знает... Но эту абсолютную близость я знаю - это моя жизнь с Осей. Мы оба ее не выдерживали, оба бесились и бунтовали. Но это и есть муж, это жена - а что это - дружба, любовь - не знаю. Механического критерия нет…”
Далее Н.Я. продолжает: "…Вот почему я убеждена, вы не должны были меня звать, пока не выяснили, как сложатся ваши дела, иначе говоря - пока не уедет ваша гостья. Безразлично, чем бы все это кончилось... Звать меня нужно было бы теперь, а не тогда. Вы не додумали."
Это, конечно, демагогия, причем довольно дешевая. Ведь письмо Кузина сразу же после известия о смерти Осипа Мандельштама с приглашением приехать имело смысл именно сразу, а не через два месяца, как утверждает Н.Я. В этом письме, как мы помним, Кузин умолял отчаявшуюся Н.Я. не совершать никаких необдуманных поступков: “Мы не имеем права судить сами, нужна ли наша жизнь зачем-нибудь.” А два месяца спустя, мы видим уже не женщину в отчаянии, а вполне деятельного, временами даже агрессивно настроенного человека, очень умного и темпераментного корреспондента, ведущего очень тонкую, иногда явную - иногда скрытую игру.
Небольшое отступление. Смерть Осипа Мандельштама на самом деле не была неожиданностью для Н.Я. Так в письме Кузину от 25 августа 1938 г. (стр. 542) она пишет "...Как его здоровье, не знаю, но очень боюсь. Хотя по существу бояться нечего. Он настолько болен..., что наверное лучше быстрый конец, без мучительных страданий."
10 сентября 1938 г. (стр. 543): "...Для Оси прошу только быстрой и хоть легкой смерти". 10 октября 1938 г. (стр. 545): " У меня нет никаких известий об Осе. Ведь даже об его смерти мне никто не сообщит. Я не верю, что он жив."
Да, как мы знаем, и сам Кузин писал: “До чего все это страшно. Но ведь ждать можно было только этого. И как хотелось надеяться на хороший конец…”
Вернемся, однако, к примирительному письму. Н.Я. пишет:
"Что касается моего взрыва - то, может, узнав меня во всей невыносимости, которую, конечно, очень трудно перенести - вы еще реальнее меня узнаете..." и завершает письмо так: "И, наконец, о женских прерогативах... Дамы отличаются от мужчин тем, что они не отвечают за свои слова. Я, например, не отвечаю, и вот почему меня огорчает, что вы сохраняете мои письма. Мне трудно из-за этого вам писать. Это портит настроение... Если б они не были сохранены, я была бы очень рада. Мне было бы гораздо легче...”
Итак, примирение состоялось, переписка продолжается. Вот как комментирует Кузин ситуацию в своем письме Ариадне Валериановне:
1 мая 1939 г., Шортанды (стр. 447)
"... Вечером мне принесли письмо от Над. Як. Она горько раскаивается в своем поведении. Приписывает его своему крайнему нервному расстройству. Но, впрочем, заявляет, что она всегда была стервой. Приезжать ко мне она не хочет, так как считает, что это ни в каком случае не может быть приятно тебе. Я ей ответил, что, конечно, ты от ее визита ко мне удовольствия не получишь, но и беспокойства никакого тебе от этого тоже не будет. Боюсь, что такая формулировка оскорбительна для женщины.
Я все же очень люблю Мандельштамов. Я не говорю об О. Э., как о поэте - встречу и дружбу с ним я считаю одной из самых больших удач в своей жизни. Но просто за десять лет нашей дружбы они оба составили какую-то значительную часть наполнявших это время событий. И оба они меня любили, как редко кто из друзей. И мне так жалко, что бедный Осип не дожил до моей женитьбы. Вот перед кем я мог бы похвастаться тобой.”
Интересно также письмо от 9 мая 1939 г. из Москвы (стр. 586 - 587):
"Дорогой Борис Сергеевич! Я обрадовалась вашему письму и в особенности тому, что, изведав, какая я ведьма, все же от меня не отреклись... Что вы пишете, что для меня человек не имеет своей собственной абсолютной ценности и я его оцениваю только в зависимости от его роли в моей жизни. (жирный шрифт мой - Э.Ш.) Конечно это не так..."
Конечно, это так. И хочется сказать: Браво, Кузин! Ибо он первый поставил правильный диагноз Н.Я., предвосхитив все последующие "громкие" и "тихие" разрывы с Сергеем Рудаковым, Николаем Харджиевым, Александром Ивичем и многими, многими другими.
Время от времени Н.Я. повторяет свое требование уничтожить ее письма:
Между 9 и 23 июня Калинин (стр. 591)
"Единственное, что, пожалуй, омрачает мое безмятежное состояние, это ваше странное отношение к полученным вами письмам, как к своей собственности. Если вы не заботитесь о своем будущем, это не значит, что я не должна думать о своем. Женщинам это свойственно. И эта кучка писем (особенно с декабря по май) меня крайне тяготит."
(Здесь Н.Я. явно беспокоится о чистоте постамента для своего будущего памятника "великой вдовы")
И, наконец, последнее письмо с подобного рода просьбой oт 8 июля (стр. 592 – 594):
"…Я не хочу, чтобы после
моей смерти гадали, были вы моим любовником или нет."
и далее:"... Женские письма сохраняются только тогда, когда хотят нанести жестокую обиду женщине, опозорить, отомстить. Неужели вам это неизвестно?..."
Позвольте, а как же, например, сохраненные Чеховым письма Лики Мизиновой, в которых любовная тема звучала на куда более чистой и горькой ноте. Выходит, что Чехов не имел понятия о чести? О Пушкине, сохранившем многие письма от многих женщин, и говорить не приходится. А Лермонтов и вовсе недостоин упоминания. Вот какие высокие стандарты чести задала всей русской литературе Н.Я.
Но вот письмо от 17 сентября 1939 г. (стр. 601 – 603), в котором на фоне спокойной эпистолярной беседы с рассуждениями o Киплингe, Гейне и Анатоле Франсe вдруг выскакивает фраза:
"Кстати, Боренька, как я ненавижу вашу сантиментальную брехню. Откуда вы знаете, чему бы радовался Ося, и почему он - "бедный". Я знаю наверное, что Ося хотел бы, чтобы я умерла. Больше ничего не знаю.
А как могу я радоваться, что вы женаты на неизвестной мне даме?"
И это написала в начале своего вдовства Н.Я., к которой обращены последние в жизни строки Осипа Мандельштама в его последнем в жизни письме, адресованном брату Шуре (О.М. не имел сведений о Н.М.) (cм. О. Мандельштам “Собрание сочинений в четырех томах”, т. 4, Письма, Арт-Бизнес-Центр, Москва, 1997, стр. 201):
30 ноября 1938 г.
“Я нахожусь - Владивосток, СВИТЛ, 11-барак. Пoлучил 5 лет за К. р. д. по решению ОСО... Родная Надинька, не знаю, жива ли ты, голубка моя. Ты, Шура напиши о Наде мне сейчас же"
Н. Я. эти строки безусловно знала.
Нам могут возразить, что мол упомянутые строки Н.Я. писала, не подумав, в состоянии стресса и т.д. На это скажем, что само письмо в целом (да и все хронологически близкие письма) выдержано в спокойных тонах. Если это кого-то не убеждает, приведем отрывок из ответного письмa Надежды Мандельштам архиепископу Сан-Францисскому Иоанну: "... Я смертельно устала от этой жизни, но верую в будущую. Там я надеюсь выцарапать глаза О. М. за то, чему он меня обрек" (цитируется по Мандельштам Н., Книга третья. Paris: YMCA-Press, стр. 331).
Как это все контрастирует с горькими словами Бориса Кузина под фотографией Мандельштама в книге: "Поэт поэтов, мой бесконечно дорогой друг и мученик, память о котором никогда не перестанет жечь меня..."
И тем не менее переписка продолжалась - 1939, 1940, 1941, война, эвакуация, Н.Я. сначала в южноказахской деревне, а затем в Ташкенте.
Продолжалась oна довольно регулярно (2 - 4 письма в месяц) до сентября 1944 года. И вот в письме от 2 сентября 1944 г. (стр. 742) на фоне разговоров о Шекспире, Байроне, Платоне, Бахе и Декарте вдруг читаем:
"Эх, Борька, недельку бы - другую переспать вместе, и оба бы поумнели. Я пришла в совершенное недоумение решить, что делать. Жду ответа именно на эту фразу. Надя."
Неизвестно, дождалась ли Н.Я. ответа на это предложение, так как за исключением ee коротенькoй записки от 28 сентября, извещающeй, что проболела три недели, писем до конца 1944 года не было. Не было писем и за целый 1945 год! За весь1946 год - два сообщения (одно письмо и одна телеграмма). 1947 год - три письма. Конец переписки. В небольшой главке "Необъяснимый поступок" (стр. 177 - 179) Борис Кузин пытался объяснить, почему он прекратил переписку с Н.Я. Но получилось как-то невнятно и неубедительно. А Вы как думаете, дорогой читатель?
Послесловие
A что говорят мандельштамоведы? O письмах Н.Я. к Кузину и что за ними стояло, oфициальное мандельштамоведение в основном стыдливо отмалчивалось и продолжает отмалчиваться, видимо следуя традиции, заложенной самой Н.Я. Помимо упомянутого выше замечания Нерлера о ничем не прикрытой страстности писем Н.Я. к Кузину, мы можем привести только два свидетельства.
В книге “Осип и Надежда Мандельштамы в рассказах современников”, (Составители О. Фигурнова, М. Фигурнова, Издательство: Наталис (2002)) есть запись беседы составителей с дочерью Виктора Шкловского, Варварой Викторовной Шкловской-Корди (В.В.Ш.-К.), и ее мужем Николаем Васильевичем Панченко (Н.В.П.). Интересующая нас часть беседы выглядит так (вопросы и комментарии-подсказки составителей выделены жирным шрифтом, а ответы снабжены инициалами):
“Варвара Викторовна, давайте проговорим "кузинский сюжет". Вышла книга и сразу попала в разряд "нехороших" сенсаций...
- В.В.Ш.-К.: Двойное предательство было. Предательство его, когда он не уничтожил письма, и предательство издательства, которое их напечатало. Что касается их отношений, - я не знаю, какие они были... Может быть, я не права, я Кузина не дочитала, разозлилась на него…
- Н.В.П.: Вполне возможно, что ничего и не было. Вполне возможно, что был какой-то порыв, так сказать, от одиночества, от чего-то...
По-моему, кузинский сюжет в жизни Надежды Яковлевны - попытка совершенно затравленного человека уйти... даже не уйти, а хоть на какое-то время укрыться от судьбы... И какое было жестокое разочарование, когда...
- В.В.Ш.-К.: Да. Он ее оттолкнул.
Просто испугался.
- Н.В.П.:Он ее обманул. Произошло то, что для Нади было совершенно недопустимо. Она никогда не обманывала и к себе тоже требовала честного отношения. Вот здесь это было нарушено. Может быть, именно поэтому она хотела что-то скрыть. Она почувствовала, что слишком сильно открылась там, где не следовало открываться.
- В.В.Ш.-К.: Что он на такие отношения не тянет.
Ей отогреться хотелось.
- Н.В.П.: Да. Не тянет - и все. Ну что тут делать?..
А потом она его оставила на тех ролях, на которые "тянул".”
Приведенный фрагмент беседы Фигурновых с В,В.Ш.-К. и Н.В.П. интересен в двух отношениях. Во-первых видно некоторое отсутствие профессионализма Фигурновых. Действительно, они как публикаторы и составители, к тому же в роли интервьюеров, не должны были выступать в качестве суфлеров, провоцирующих нужный ответ. А то ведь получилось почти как в анекдоте у Довлатова об учительнице географии, спрашивающей у нерадивого ученика: "Волга впадает в Каспийское ЧТО?" Во-вторых, здесь мы, наконец-то, подошли к моменту, из-за которого и обратились к письмам. Участники беседы чуть-ли не с радостью констатировали факт, что так как “он (Кузин - Э.Ш.) на такие отношения не тянет”, то “потом она его оставила на тех ролях, на которые "тянул".” Вот и ответ на вопросы, почему исчезло посвящение к стихотворению "К немецкой речи" и почему золотой запас Кузина исчерпался за один год.
И, наконец, последнее свидетельство - рецензия на обсуждаемую нами книгу Бориса Кузина и Надежды Мандельштам, опубликованнaя в газете "Московские новости" за 20 июля 1999 года ( http://www.pressarchive.ru/moskovskie-novosti/1999/07/20/167871.html). Автор рецензии Михаил Золотоносов. Рецензия написана в духе самой дешевой мелодрамы, например:
“…Кузин был полным антиподом Мандельштама: тот сгорел, как мотылек, этот добровольно и медленно истлевал.”
“Скорее всего, потребность в страсти, в мужчине, в котором она уверена, была ей в конце 1938 года остро необходима, чтобы заглушить, говоря романтическим языком, боль предчувствий.“
“…А бедная Н.Я., ничего об этом не зная, в состоянии крайнего отчаяния и слабой надежды на кражу у судьбы крупицы счастья, собирается к Кузину, поняв его письмо так, что именно ее он хочет взять в жены, что именно с ним она обретет какое-то спокойствие и относительное материальное благополучие.”
Но это еще не все:
“В декабре 1938 года Н.Я. жила у Кузина в Шортандах целый месяц: тут и гадать не надо, был ли Кузин ее любовником.”
Бедные В.В.Ш.-К. и Н.В.П., интервьюируемые Фигурновыми, по наивности думали: “Вполне возможно, что ничего и не было.” Богатый мужской опыт Михаила Золотоносова отвергает эту возможность.
Вот, что бывает, когда мандельштамоведы стыдливо молчат. Тогда говорят золотоносовы. Переписка Надежды Мандельштам и Бориса Кузина еще ждет своих исследователeй.
