Об одном загадочном стихотворении Осипа Мандельштама

Стихотворение, о котором мы будем говорить, носит название "Неправда" (см. О. Мандельштам "Собрание сочинений в четырех томах", т. 3, Арт-Бизнес-Центр, Москва, 1994, стр. 48). Оно входит в группу стихов под условным названием "Волчий цикл", созданных весной 1931 года. И хотя точная дата написания "Неправды" известна - это 4 апреля 1931 года, мы считаем, что в контекст этого стихотворения следует включить события более ранних лет, в частности, увлечение Осипа Мандельштама Ольгой Ваксель весной 1925 года и драматический разрыв с ней, роль Надежды Мандельштам в этом разрыве, частые случаи искажения Надеждой Мандельштам фактов, и многое другое. Ниже мы постараемся это обосновать.

Вот само стихотворение:

“Я с дымящей лучиной вxожу
К шестипалой неправде в избу:
- Дай-ка я на тебя погляжу,
Ведь лежать мне в сосновом гробу.

А она мне соленыx грибков
Вынимает в горшке из-под нар,
А она из ребячьиx пупков
Подает мне горячий отвар.

Заxочу,- говорит,- дам еще!..
Ну, а я не дышу, сам не рад.
Шасть к порогу - куда там... в плечо
Уцепилась и тащит назад.

Вошь да глушь у нее, тишь да мша,-
Полуспаленка, полутюрьма...
- Ничего, xороша, xороша...
Я и сам ведь такой же, кума.”

О чем это странное и, пожалуй, самое страшное стихотворение Мандельштама? Что это за «шестипалая неправда», и почему поэт ощущает такую страшную общность с ней: “Я и сам ведь такой же, кума”?

Надежда Мандельштам в своем комментарии к стихам 1930 - 1937 гг. (см. Надежда Мандельштам, “Третья Книга”, Москва, Аграф, 2006, стр. 254)   дает следующее толкование: “О шестипалости – это, конечно, фольклор, но, кроме того, кличка была и “рябой”, и “шестипалый”... Как, ты не знаешь: у него на руке (или на ноге) – шесть пальцев... И об этом будто в приметах охранки”.

Конечно, намек на шестипалость Сталина просто несерьезен. Да и не был еще в начале 1931 года Сталин тем страшным будущим Сталиным, а сам Мандельштам не был таким уж ярым антисталинистом. Время "кремлевского горца" 1933 года еще не наступило. Так что предположение Надежды Мандельштам вряд ли можно признать состоятельным.

Вот если бы стихотворение "Неправда" былo написанo после "Глазами Сталина раздвинута гора... ("Ода", январь 1937г.) или "Будет будить разум и жизнь Сталин" (из стихотворения "Если б меня наши враги взяли", март 1937г.) или после ряда других покаянных стихов , в которых Мандельштам славословит Сталина, то его можно было бы интерпретировать как осознание вины и стыда за написанное.

Итак, это не о Сталине. Тогда – о чем же? Известный американский мандельштамовед Омри Ронен пытается как-то связать "Неправду" с ужасами  коллективизации
(http://magazines.russ.ru/zvezda/2007/9/ro14-pr.html):

“Несколько стихотворений, написанных Мандельштамом в начале тридцатых годов, свидетельствуют о его глубоком сочувствии жертвам коллективизации. Одно из них, о шестипалой неправде… “

Но вот свидетельство писателя Михаила Давыдовича Вольпина в пересказе   литературоведа Бенедикта Сарнова (http://www.lechaim.ru/ARHIV/151/sarnov.htm):

“М.Д. Вольпин (друг и соавтор Николая Эрдмана) в конце 29-го или в самом начале 30-го оказался где-то в глубинке, в селе. И собственными своими глазами увидал все ужасы коллективизации и «ликвидации кулачества как класса». Увиденное потрясло его до глубины души. Подавленный – лучше даже сказать, раздавленный – этими своими впечатлениями, он поделился ими с Мандельштамом. Но, вопреки ожиданиям, сочувствия у него не нашел. Выслушав его рассказы, Осип Эмильевич надменно вскинул голову и величественно произнес:

 – Вы не видите бронзовый профиль Истории.

Рассказ этот я слышал от самого Михаила Давыдовича”.

См. также аналогичное свидетельство в книге “Анна Ахматова в записях Дувакина” (Москва, Наталис, 1999, стр. 266).

Вообще, в 1931 году у Мандельштама не было ни одного стихотворения, в котором он затронул бы колхозно-крестьянскую тему.

Осознание крестьянской трагедии пришло к Мандельштаму позже, в 1933 году, после посещения Крыма, и отразилось в его знаменитом стихотворении

"Холодная весна. Бесхлебный, робкий Крым…

Природа своего не узнает лица

И тени страшные Украйны и Кубани –

На войлочной земле голодные крестьяне

Калитку стерегут, не трогая кольца..."

Таким образом, обе попытки объяснения этого стихотворения политическими мотивами не очень убедительны. Но если не политика, то что же? Может быть, это oтголоски нашумевшего скандала с "Тилем Уленшпигелем" (более подробно о нем в одном из последующих постов), в котором изначально был виноват сам Мандельштам, но затем он был незаслуженно оболган, очернен и буквально затравлен официальной советской прессой? Но это с куда большими основаниями можно связать с одним из его наиболее популярных стихотворений, шедеврoм гражданской лирики:

За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.

Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей,
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей.

Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых костей в колесе,
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе,

Уведи меня в ночь, где течет Енисей
И сосна до звезды достает,
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет.

Разница в звучании обоих стихотворений очевидна. В стихотворении "За гремучую доблесть грядущих веков..." слышны как мотивы изгойства,  отщепенства и отверженности (“Я лишился и чаши на пире отцов, / И веселья, и чести своей.”), так и гражданские мотивы отстаивания человеческого достоинства и достоинства поэта (“Потому что не волк я по крови своей / И меня только равный убьет”). В то время, как в "Неправде"  звучат скорее мотивы  личной вины, а также сопричастности и совиновности с какой-то шестипалой неправдой: "Я и сам ведь такой же, кума!" Кто же она, эта кума? Эмма Герштейн в своих "Мемуарах" (Санкт-Петербург, Инапресс, 1998, стр. 444). предложила следующее толкование стихотворения: по ее мнению, оно связано с кратким, но бурным романом и драматическим разрывом Осипа Мандельштама с Ольгой Ваксель. A "кума" - это Надежда Мандельштам, которая сыграла весьма активную роль в этом разрыве. Ольга Ваксель и Надежда Мандельштам изложили свои, резко отличающиеся, версии происшедших событий: Ольга Ваксель - в своих дневниковых "Записках", а Надежда Мандельштам - во "Второй книге" (Надежда Мандельштам "Вторая книга", Москва, Согласие, 1999, стр. 216 – 226), и намного откровеннее - в ряде писем. Дневниковые "Записки" велись Ольгой Ваксель вплоть до весны 1932 года (года ее самоубийства), на много лет раньше написания мемуарных книг Надежды Мандельштам. Полный текст фрагмента воспоминаний Ольги Ваксель, в котором говорится о чете Мандельштамов, занимает чуть более одной страницы. Эти "Записки" не предназначались для печати, они явно носили интимный, личный характер. И одно это побуждает относиться к ним с доверием. В целом в дневнике Ольги Ваксель o Надежде Мандельштам написано тепло: "так умна, так жизнерадостна", "я так пригрелась около этой умной и сердечной женщины". За исключением двух замечаний в адрес Надежды Мандельштам (Ольга называет ее Надюшей, а мужа - Осипом; фамилия "Мандельштам" не упоминается вовсе): "прозаическая художница" и "ноги как у таксы". Правда, сами эти замечания  были хотя и обидны, но объективны: художницей Надежда Мандельштам была очень слабой, фактически никакой, что касается внешности, то это, можно сказать, был общеизвестный факт, засвидетельствованный многими современниками.   И потом, хочется отметить еще раз, замечания были высказаны частным образом, в дневнике. К Осипу Мандельштаму Ольга Ваксель была куда более строга:

“Я, конечно, была всецело на ее стороне, муж ее мне не был нужен ни в какой степени. Я очень уважала его как поэта, но как человек он был довольно слаб и лжив. Вернее, он был поэтом в жизни, но большим неудачником. Мне очень жаль было портить отношения с Надюшей,… я так пригрелась около этой умной и сердечной женщины…он снова начал писать стихи, тайно, потому что они были посвящены мне. Помню, как, провожая меня, он просил меня зайти с ним в «Асторию», где за столиком продиктовал мне их. Они записаны только на обрывках бумаги, да еще... на граммофонную пластинку. Для того чтобы говорить мне о своей любви, вернее, о любви ко мне для себя и о необходимости любви к Надюше для нее, он изыскивал всевозможные способы, чтобы увидеть меня лишний раз. Он так запутался в противоречиях, так отчаянно цеплялся за остатки здравого смысла, что было жалко смотреть… Для того чтобы иногда видаться со мной, Осип снял комнату в «Англетере», но ему не пришлось часто меня там видеть. Вся эта комедия начала мне сильно надоедать. Для того чтобы выслушивать его стихи и признания, достаточно было и проводов на извозчике с Морской на Таврическую. Я чувствовала себя в дурацком положении, когда он брал с меня клятву ни о чем не говорить Надюше…Я сказала о своем намерении больше у них не бывать, он пришел в такой ужас, плакал, становился на колени, уговаривал меня пожалеть его, в сотый раз уверяя, что он не может без меня  жить и т. д. Скоро я ушла и больше у них не бывала…Как они с Надюшей разобрались во всем этом, я не знаю, но после нескольких телефонных звонков с приглашением с ее стороны я ничего о ней не слыхала в течение 3-х лет, когда, набравшись храбрости, зашла к ней в Детском Селе, куда они переехали и где я была на съемке.” (полный текст фрагмента, касающегося Мандельштамов, см. в предисловии Павла Нерлера к книге Надежды Мандельштам "Об Ахматовой" (Издание второе, исправленное), Три квадрата, Москва, 2008, http://imwerden.de/pdf/mandelstam_nadezhda_ob_akhmatovoy_2008_text.pdf).

Из этого отрывка можно заключить, что Ольга Ваксель до такой степени не была заинтересована в Мандельштаме как мужчине, что явно недооценила посвященные ей трагические стихи о любви ("Жизнь упала, как зарница..." и "Я буду метаться по табору улицы темной..."). Это тем более странно, что она сама была интересным поэтом, правда, не очень сильным. Надежда Мандельштам оценила стихи вернее: "Дура была Ольга – такие стихи получила!..” (Из письма Н. Мандельштам Е. Лившиц, 18 марта 1967). Правда, это была оценка через 35 лет. Вернемся, однако, еще раз к Надежде Мандельштам в записках Ольги Ваксель. В них есть одна фраза, которую Ольга Ваксель обронила в адрес Надежды Мандельштам: “Она оказалась немножко лесбиянкой и пыталась меня совратить на этот путь.” То, что могло стоять за этой фразой не давалo покоя Надежде Мандельштам весной 1967 года и вызвала ее бурную эпистолярную активность, которую иначе, чем паникой, не назовешь. Так в письме своему конфиденту, драматургу Александру Гладкову (8 февраля 1967 года), она пишет:

“Теперь, чего я боюсь. Все началось по моей вине и дикой распущенности того времени. Подробностей говорить не хочу. Я очень боюсь, что это есть в ее дневнике (надо будет это как-то нейтрализовать)”.

“Чего бы мне хотелось – это избежать реалий и выключить себя из этой игры. Проклятое легкомыслие и распутство юности…”

 “То, чего я боялась, т. е. реальности, нет ни на грош. Просто он стоял на коленях в гостинице... Боялась я совсем другого – начала.”

(см. об этом также в нашем посте “Вторая книга” против "Третьей книги", (http://nmandelshtam.blogspot.com/2012/05/blog-post.html)).

Боялась Надежда Мандельштам не зря. Информация такого рода могла быть запросто использована недоброжелателями и против Мандельштама, и против нее самой. Под этим предлогом могла бы серьезно осложниться и ситуация с книгой в “Библиотеке поэта”. Может быть, это и произошло на самом деле - ведь не даром мандельштамовский том не издавался после этого целых 6 лет.

Итак, мы ознакомились с версией Ольги Ваксель. Какова же версия Надежды Мандельштам? Оказывается, oна эволюционировала. В "Воспоминаниях" об Ольге Ваксель нет ни слова. В эссе памяти Анны Ахматовой, вошедшем в "Третью книгу", Ольге Ваксель посвящено не более, чем полторы страницы. И cудя по всему, Надежда Мандельштам, описывая этот любовный кризис, еще не читала самыe страшныe для нее строки воспоминаний Ольги Ваксель. Во всяком случае, Надежда Мандельштам обходится с Ольгой довольно мягко. Ольга предстает здесь  как бы жертвой - она постоянно плачет или рыдает. Но даже в этой смягченной картине чувствуется какая-то фальшь. Трудно поверить, что такая женщина как Ольга Ваксель, лучшaя ученицa по "боксу" и "американским танцам" в знаменитом ФЭКСе Козинцева и Трауберга, которая разъезжает по Ленинграду на велосипеде (а не как все - в трамвае) и пьет водку наравне с мужчинами, то и дело плакала на плече у Надежды Мандельштам. Но во "Второй книге", после ознакомления с полным фрагментом записок Ольги Ваксель, Надежда Мандельштам посвятила этой кризисной ситуации целую главу в 11 страниц и дала себе волю. На этих страницах Ольга не только плачет, но и интригует, чего-то требует, "самоутверждается", "унижает соперницу" и т. д., одним словом, совершает поступки, о которых нет ни слова ни в записках Ольги Ваксель, ни в предыдущей версии самой Надежды Мандельштам.

Надежда Мандельштам, обладающая "даром снижения" (характеристика, данная ей Анной Ахматовой), описывает эту любовную коллизию как "заваруху": "В начале этой заварухи я растерялась" ("Вторая книга", стр. 216). Разумеется, этoт конфликт можно было бы назвать по разному: увлечение, неверность, измена, адюльтер, и т. п. Но Надежда Мандельштам выбирает наиболее снижающее слово: "заваруха". Конечно, это одно из ее самых невинных "снижений", ни в какое сравнение не идущее сo снижением, описанным в предыдущем посте. Напомним, что там речь  шла о коментарии Надежды Мандельштам к известной фотографии Ахматовой с обнаженными плечами: "Идиотское платье - опущенная грудь, костлявые плечи, базедовидная шея:; "С такой грудью - декольте!"; "и еще вышивка"; "Хорошо, что у Ахматовой не было денег. Она была на редкость безвкусной. В старости, очень толстая, она мне показала платье: "Я сама придумала фасон". Кокетка, платье бебэ. От кокетки оборки. Толста она была как бочка" (“Заметки Н. Я. Мандельштам на полях американского «Собрания сочинений» Мадельштама, http://www.rvb.ru/philologica/04/04mandelshtam.htm).

Именно подобного рода "снижения" (им нет числа во "Второй книге") позволили Лидии Чуковской так сурово высказаться о Надежде Мандельштам в ее "Доме поэта" (http://magazines.russ.ru/druzhba/2001/9/chuk.html):

“Низость, не только неспособная понять высоту, но даже в воображении своем не допускающая, что высота - в отношениях между людьми - существует.”

Эмма Герштейн назвала эту мандельштамовскую ситуацию "самый банальный адюльтер" (Эмма Герштейн, "Мемуары", Санкт-Петербург, ИНАПРЕСС, 1998, стр. 444). С этим также трудно согласиться. Банальные адюльтеры случаются у обыкновенных, "нормальных" людей. И заканчиваются они "нормально": разрывом и разводом, или возвратом и примирением. А Осип Мандельштам пишет стихи о своей любви, o разладе с самим собой (помните строчки из дневников Ольги Ваксель: “говорить мне о своей любви, вернее, о любви ко мне для себя и о необходимости любви к Надюше для нее” или “он был поэтом в жизни, но большим неудачником”?) и о понимании того, что только в  какой-то нереальной, несуществующей, "заресничной" стране "Там ты будешь мне жена". А через десять лет, уже после смерти Ольги Ваксель он говорит: "Я тяжкую память твою берегу..."  Вот такая "заваруха" (или, если хотите, "самый банальный адюльтер") случилась с Осипом Мандельштамом. А не было бы "заварухи", не было бы и стихов, четырех жемчужин русской любовной лирики.

Вернемся теперь к самому драматическому моменту отношений в этом треугольнике. Обе женщины совершенно по-разному описывают поведение как Ольги, так и, в особенности, Мандельштама в момент разрыва. Трудно поверить, что на минутку забежавший домой и собиравшийся на свидание с Ольгой, Осип Мандельштам, увидев, что жена собирается уходить к другому, немедленно меняет решение - звонит Ольге и говорит " грубо и резко: я не приду, я остаюсь с Надей, больше мы не увидимся, нет, никогда..." И затем фраза: "Мне не нравится ваше отношение к людям..." ("Вторая книга", стр. 220). Самое удивительное, что последняя фраза, повторится слово в слово в 1933 году, в аналогичной ситуации, но уже с поэтессой Марией Петровых (стр. 223). Вообще, Надежда Мандельштам заставляет говорить поэта, автора гениальных стихов и не менее гениальной прозы, каким-то странным суконным языком. А может, вдова просто приписывает Мандельштаму эти неуклюжие слова? Тогда у нее не хватило воображения, и она повторяется. После таких "пересказов" исчезает доверие ко всей версии Надежды Мандельштам. Затем, вряд ли только угроза ухода к Татлину могла привести к разрыву. Кто только ни уходил к Татлину:

“Про Татлина – он всегда был один, и я знаю не один случай, когда женщина, меняя мужа или выбирая себе второго, временно сходилась с Татлиным.” (Из письма Александру Гладкову,  8 февраля 1967 года).

Может быть, здесь была типичная в таких ситуациях угроза самоубийства. Тем более, что тема самоубийства была не чужда Надежде Мандельштам (см. многочисленные места во "Второй книге"). Вероятнее всего, разрыв произошел под давлением Надежды Мандельштам. Что бы не послужило причиной, разрыв произошел, и он был грубый и крайне некрасивый.

Куда более откровенной, нежели во "Второй книге", Надежда Яковлевна была в некоторых письмах. (Все письма, как и ранее, цитируются по статье: Павел Нерлер "Лютик из заресничной страны” Журнал “Семь Искусств”, 8(21) - август 2011  года; http://7iskusstv.com/2011/Nomer8/Nerler1.php).

Вот, что в них говорится об Ольге Ваксель:

“Единственная ее особенность: она ходила по Ленинграду и давала всем и всё.”     (Из письма Александру Гладкову,  8 февраля 1967 года)

“…к этому времени она была уже половой психопаткой и жила с целой толпой.”          (Из письма Александру Гладкову,  8 февраля 1967 года)

Не нужно удивляться этому языку Надежды Мандельштам. Это просто частное проявление ее понимания культуры сексуальных отношений. См. например, на стр. 146 "Второй книги" ee сексуальное кредо, которое она высказывает не без гордости:

“… Честно говоря, я не верю в любовь без постели и не раз шокировала Ахматову прямым вопросом: "А он вас просил переспать с ним?" Есть еще один измеритель, вызывавший всеобщее возмущение: "Сколько он на вас истратил?”.

Или у Павла Нерлера ("Лютик из заресничной страны”):

“Надо, однако, сказать, что сексуальная тематика отнюдь не была табу в разговорном обиходе вдовы Мандельштама. Так, ей уделено немало место в единственном видеоинтервью, данном ею для голландского телевидения в середине 1970 годов. Пишущий эти строки, часто посещавший Надежду Яковлевну во второй половине 1970-х гг., может засвидетельствовать, как охотно она обращалась к теме плотской любви и ее нетрадиционных разновидностей. Иногда для этого был повод (скажем, выход в «Новом мире» «Повести о Сонечке» Марины Цветаевой), но чаще всего никакого повода и не требовалось. Рассказы о ее киевских любовниках (без называния имен!) и фразочки типа «Ося был у меня не первый» с комментариями никогда не выходили на первый план, но не были и редкостью.”

А вот аналогичное свидетельство Анатолия Наймана  в уже цитировавшемся ранее интервью с Варварой Бабицкой (2008) (см. http://www.openspace.ru/literature/events/details/2061/):

 “А она — и это было известно, что в ее салоне, как это называлось — она задавала молодым людям разного пола шокирующие вопросы. “Ты с ним хочешь спать?” - прямо так, на публике.”

Еще одно проявление сексуальной революции у Надежды  Мандельштам можно найти в ее письмах  Борису Кузину (другу Мандельштамов c 1930 года, находившемуся в ссылке).   Борису Кузину будет посвящен один из наших последующих постов.

Пора возвратиться к  взаимоотношениям внутри треугольника: Осип - Ольга - Надежда. Надежда Мандельштам на стр. 224 - 225 "Второй книги" пишет:

“Страничка, посвященная нашей драме, полна ненависти и ко мне, и к Мандельштаму.”

“Она обвиняет Мандельштама в лживости, а это неправда. Он действительно обманывал и ее и меня в те дни, но иначе в таких положениях и не бывает. Не понимаю я и злобы Ольги по отношению ко мне.”

Мы уже знакомы с этой страничкой дневника Ольги Ваксель. Там нет ни следа ненависти или злобы ни по отношeнию к Осипу, ни тем более к Надежде. Что там есть - это несколько нелицеприятных, но объективных строк в их адрес. Повидимому, когда Надежда Мандельштам писала свою "Вторую книгу", она не предполагала, что записки Ольги Ваксель будут когда-нибудь опубликованы, и поэтому, она позволила себе интерпретировать события как ей было угодно, т. е. попросту лгать. A следующая фраза на той же 225 стр. выглядит уж совсем лицемерной:

“Мне кажется, что я не стала бы ее ненавидеть, если б Мандельштам ушел к ней навсегда. При чем она здесь?”

Следует признать, что Надежда Мандельштам нашла слова осуждения и для Осипа Мандельштама:

“Единственное, что у нее (Ольги Э. Ш.) есть основание для большой обиды на О.М. – он поступил с ней по-свински (со мной тоже).”(Из письма Александру Гладкову, 17 февраля 1967 года) 

“Ося расстался с ней безобразно.” (Из письма Александру Гладкову, 8 февраля 1967 года)

“При последнем объяснении я была – по телефону. Она плакала. О.М. поступил с ней по-свински.” (Из письма Екатерине (Тате) Лившиц, 18 марта 1967).

“Он действительно по-свински с ней поступил, но и она тоже не была ангелом. Ну ее. То, чего я боялась, т. е. реальности, нет ни на грош. Просто он стоял на коленях в гостинице... Боялась я совсем другого – начала.” (Из письма Екатерине Лившиц, 27 марта 1967}

Несмотря на то, что Осип Мандельштам то и дело поступал по-свински или безобразно, он иногда заслуживал одобрение от Надежды  Мандельштам.:

"После ухода Ольги я закатила Мандельштаму сцену по всем правилам женского искусства, хотя он вел себя безупречно и моей истерики не заслужил" ("Вторая книга" стр. 222).

Для полноты картины следует добавить, что роман между Ольгой Ваксель и Осипом Мандельштамом возобновился на некоторое время с осени 1927  по весну 1928 (см. "Вторая книга", стр. 221 – 222, а также письмo к Александру Гладкову, 8 февраля 1967 года). И снова разрыв.

Итак, версии из двух женских углов нашего треугольника абсолютно противоположны. В этом треугольнике "дирижером" былa, скорее всего, Надежда. Ольга была соблазнительницей, Еленoй Прекраснoй (“Греки сбондили Елену”, из стихотворения “Я скажу тебе с последней/Прямотой…”), а согласно Надежде Мандельштам - что-то среднее между нимфоманкой и проституткой. Обе оставили свои мемуары. Осип Мандельштам не оставил никаких воспоминаний, а только свои стихи:

"Жизнь упала как зарница,

Как в стакан воды ресница.

Изолгавшись на корню,

Никого я не виню..."

"Я буду метаться по табору улицы темной

И только и свету - что в звездной колючей неправде,

А жизнь проплывет театрального капора пеной,

И некому молвить: "из табора улицы темной..."

"Я тяжкую память твою берегу –

Дичок, медвежонок, Миньона, -

Но мельниц колеса зимуют в снегу,

И стынет рожок почтальона” 

И теперь возникает естественный вопрос: какое отношение имеет вся эта история с Ольгой Ваксель к стихотворению "Неправда"?

Напомним, что впервые на эту связь указала Эмма Герштейн в своих "Мемуарах" (Санкт-Петербург, Инапресс, 1998, стр. 444). Догадка, по нашему мнению, правильная, но мотивировка крайне не убедительна. Вот она:

“…Этот период поломался вторжением адюльтера в их супружескую жизнь; она почему-то собиралась уходить от Мандельштама к художнику Т., а О. Э. занялся поденной литературной работой. У Мандельштама было в молодости достаточно аномалий, о чем свидетельствуют его намекающие и прямые разговоры со мной уже в тридцатых годах, но в первые годы его гражданского брака с Надей у обоих был самый банальный адюльтер. Она собиралась уходить от Мандельштама к художнику Т., а Осип Эмильевич сменил период вдохновенной работы с технической помощью Нади на жадное зарабатывание денег поденной литературной работой. На эти деньги он выплачивал какие-то моральные долги Наде, а главное — снимал номер в гостинице, где и встречался с О. А. Ваксель, прозванной Лютиком. Роман был в таком разгаре, что мать Лютика чувствовала себя вправе требовать от О. Э., чтобы он вез ее дочь куда-то на юг, в санаторий. Но когда в эту связь вклинилась Надежда Яковлевна со своим бисексуализмом, она и превратилась из «дочки» и «ласточки» в «куму». Кстати, поэт иногда и сам не знал, откуда появлялся в его стихах тот или иной образ”

В этом фрагменте верна, пожалуй, только основная догадка: стихотворение "Неправда" следует рассматривать как сугубо личное, интимное. Его нужно интерпретировать в рамках треугольника - Ольга, Надежда и Осип, с Надеждой Мандельштам в роли "кумы". Однако аргументация у Герштейн не очень ясная, какая-то путанная, со странными повторами. Повидимому, Эмма Герштейн не была знакома с некоторыми цитируемыми выше источниками, в частности, с письмами Надежды Мандельштам.

Одно из наиболее сильных возражений против этой трактовки стихотворения "Неправда" – это время его написания, 4 апреля 1931 года. Прошло шесть лет после разрыва 1925 года и около трех лет после рецидива 1927 - 1928 гг. За это время, казалось бы, все должно угаснуть. Но вот свидетельство Надежды Мандельштам ("Третья книга", стр. 58): "Стихотворение "Жизнь упала, как зарница" он отказался напечатать в книге 28 года, хотя к этому времени уже все перегорело и я сама уговаривала его печатать..." Видимо, не перегорелo. То же самое произошло и в 1931 году! Вот, что пишет Надежда Мандельштам на стр. 251 "Второй книги": "В 31 году, когда предполагалось издать двухтомник, я, зная, что есть еще одно стихотворение Ольге Ваксель ("Как поила чаем сына") (кстати, это не еще одно, а все то же стихотворение,"Жизнь упала, как зарница" - Э. Ш.) уговаривала Мандельштама закончить ими раздел после "Тристий". Он наотрез отказался”. Значит, и в 31 году не перегорело. И в марте 1931 года Осип Мандельштам пишет свое знаменитое стихотворение " Я скажу тебе с последней прямотой...", в котором звучат такие пронзительные строки:

“Я скажу тебе с последней
Прямотой:
Всё лишь бредни — шерри-бренди, —
Ангел мой.

Там, где эллину сияла
Красота,
Мне из чёрных дыр зияла
Срамота. /10/

Греки сбондили Елену
По волнам,
Ну, а мне — солёной пеной
По губам.

По губам меня помажет
Пустота,
Строгий кукиш мне покажет
Нищета…”

На стр. 255 "Второй книги" Надежда Мандельштам сделала  два неосторожных признания:

"Ольгу он помнил всегда..."

 "... Ольга - Елена, которую сбондили греки."

Правда, позже, в "Третьей книге" на стр. 247, она уже пишет:

"Если грубо раскрыть: "Елена" - это "нежные европеянки"..."    

Это "грубое раскрытие" выглядит просто натяжкой. И если отвлечься от нее, то получается, что за месяц до написания "Неправды" Осип Мандельштам с горечью вспоминал Ольгу, свою влюбленность и разрыв (по своей и еще чьей-то вине).

Мы надеемся, что теперь не покажется странной наша попытка трактовать "Неправду" в свете отношений с Ольгой Ваксель. Что, конечно, вовсе не исключает восможности других трактовок. Можно, например, полностью сориентировать "Неправду" на фольклор, воспринимать все, как явившийся словно в бреду кошмарный, гротескный мир из страшной сказки. Тем более, что мандельштамовская поэтика намеков, недосказанностей и опущенных логических связей как раз предполагает множественность прочтений. Ведь фактически каждый читатель каждое стихотворение прочитывает по-своему.

Теперь несколько слов об уже упомянутом стихотворении "Из табора улицы темной..."  Известнейший  русско-американский специалист по русской поэтике Кирилл Тарановский в своей книге “О поэзии и поэтике” (Сост. М. Л. Гаспаров. - М.: Языки русской культуры, 2000) пишет после разговора с Надеждой Мандельштам летом 1968 года:

“Благодаря воспоминаниям вдовы Мандельштама, мы теперь можем выделить "цикл Н. Я. Хазиной-Мандельштам" в его поэзии 1919-1925 гг. Кажется, пять стихотворений из этого времени так или иначе связаны с нею. Их хронологический порядок следующий: 1) "На каменных отрогах Пиэрии" (1919); 2) "Bepнись в смесительное лоно" (1920); "С розовой пеной усталости у мягких губ" (1922); "Холодок щекочет темя" (1922); 5) "Я буду метаться по табору улицы темной" (1925)”.

Позвольте, но ведь хорошо известно, что последнее стихотворение посвящено Ольге Ваксель. Да и сама Надежда Мандельштам писала известному нам Александру Гладкову 8 февраля 1967 года, что именно Ольга и есть “…героиня нескольких стихотворений О.М. (“Жизнь упала, как зарница”, “Я буду метаться по табору улицы”, “Возможна ли женщине мертвой хвала”).”

Кто же здесь "согрешил"? Да уж, конечно, не гарвардский профессор Тарановский. Он ведь не знал реалий жизни Мандельштамов в 1925 году. Кому лучше знать, как не вдове Мандельштама. Это называется "мандельштамоведение на экспорт", или "Запад все переварит" по словам той же Надежды Мандельштам, правда по другому поводу. Более проницательный, чем профессор Тарановский, выдающийся американский литературовед Омри Ронен (кстати, ученик Тарановского) так сказал o Надежде Мандельштам: "…веселая и безответственная в молодости, стала злой святошей, искажавшей стихи и мысли спутника своей жизни после его мученической кончины” (см. Омри Ронен, ИЗ ГОРОДА ЭНН  “Звезда”, 2002,  №1, http://magazines.russ.ru/zvezda/2002/1/ron.html)

Это не единственный случай, когда Надежда Мандельштам пыталась приписать посвящение себе. Например, она и так и этак "примеривала на себя" знаменитое стихотворение "Твоим узким плечам под бичами краснеть...", посвященное Марии Петровых (см. "Третья книга", стр.335 - 339).

Мы хотим закончить этот пост напоминанием о том, что после посвященных Ольге Ваксель стихотворений 1925 года, в которых страсть борется с острым чувством вины, поэт замолкает на годы,  до самого конца десятилетия. И почти сразу после окончания поэтической немоты он пишет стихотворения, в которых Ольга Ваксель как бы присутствует. Мы надеемся, что к ним можно отнести и "Неправду".