Надеждa Яковлевнa и катастрофы Осипа Мандельштама - Катастрофа 1: "Тиль Уленшпигель"

В мае 1927 года Мандельштам подписал с издательством «Земля и фабрика» (ЗиФ) договор на обработку, редактирование и сведение в единый текст двух давних переводов романа Шарля де Костера «Легенда о Тиле Уленшпигеле», принадлежавших один Аркадию Горнфельду, другой - Василию Карякину. Ни Карякин, ни Горнфельд об этом ничего не знали и никаких денег за использование издательством их переводов предварительно не получили. В сентябре 1928 года роман вышел в свет, причем на титульном листе Мандельштам ошибочно был указан как переводчик. Разразился скандал, продолжавшийся почти два года. В первой фазе скандала участвовали только Горнфельд и Мандельштам. Они обменивались открытыми письмами и статьями в ленинградских и московских газетах ("Красная газета", "Литературная Москва"). Писательская общественность с интересом наблюдала за происходящим, но отмалчивалась. Вот как описывает это состояние Дмитрий Быков в книге "Борис Пастернак", Москва, Молодая гвардия, 2007, стр. 460:

“Два интеллигента, вдобавок еврея… отчаянно тузят друг друга в печати, крича, брызгая слюной,— о, какой праздник!”

Но тут на стороне Горнфельдa в действие вступил “третий еврей”, партийный публицист Давид Заславский, о котором сам Горнфельд писал, что "он теперь каналья хуже Мандельштама". 7 мая 1929 года в “Литературной газет”» появился фельетон Д.Заславского “О скромном плагиате и развязной халтуре”. В нем Заславский нагло и оскорбительно пишет о Мандельштаме:”Возьмем его за шиворот, этого отравителя литературных колодцев, загрязнителя общественных уборных…”

В номере “Литературной газеты” от 13 мая было помещено письмо в защиту Мандельштама, подписанное рядом известных советских писателей, среди них: Вс. Иванов, Б. Пильняк, М. Козаков, И. Сельвинский, А. Фадеев, Б. Пастернак, В. Катаев, К. Федин, Ю. Олеша, М. Зощенко, Л. Леонов, Э. Багрицкий и даже глава РАППа Л. Авербах. В этом письме, в частности, говорилось: “Заславский рядом возмутительных приемов пытается набросить тень на доброе имя писателя”. (Удивляет отсутствие в этом списке двух имен: Ахматовой и Маяковского, но Ахматова в это время не считалась советским писателем, а Маяковский занял в этом деле откровенно анти-мандельштамовскую позицию). В ответ Заславский опубликовал частное письмо Мандельштама, в котором тот предлагал Горнфельду деньги и просил не раздувать скандал (см. Дмитрий Быков "Борис Пастернак", Москва, Молодая гвардия, 2007, стр. 461.) После чего писатели-защитники поутихли и превратились в просто сочувствующих. По поводу этого превращения см. письмо Н.Я. Мандельштам и О.Э. Мандельштама, адресованное Ахматовой от 11 июня 1929 г. ("О. Мандельштам, Собрание сочинений в четырех томах, т. 4, Письма, Арт-Бизнес-Центр, Москва, 1997", стр. 120 – 121). Поражает крайне требовательный характер письма (особенно части, написанной Н.Я.) к Ахматовой, которая была в то время абсолютно бесправной и вообще стоящей вне советской литературы. Часть письма, написанная Н.Я. интересна еще и тем, что это по сути первый образец ее прозы. И здесь уже угадывается ее темперамент и вольное обращение с фактами, свойстенные ее будущм книгам.   

Небольшое отступление. В сноске к стр 162 уже цитированной биографии Мандельштама, книге хорошей и в целом объективной, автор Олег Лекманов пишет:

“Согласно интерпретации Горнфельда (прозвучавшей в его письме в «Вечернюю Москву»), Мандельштам по существу предлагал ему гонорар не за перевод, а за молчание (РГАЛИ. Ф. 155. On. 1. Ед. хр. 584. Л. 20). Если это было так, непонятно, почему Горнфельд счел нужным сообщить читателям о постыдном мандельштамовском предложении только после опубликования открытого письма Мандельштама, а не в «Переводческой стряпне»”

Лекманов удивляется тому, что Горнфельд упомянул о предложении Мандельштама не в своей первой заметке "Переводческая стряпня", а в письме в "Вечернюю Москву" (которое, кстати так и не было напечатано - и это был шаг редакции "Вечерней Москвы" в пользу Мандельштама). Этим самым как бы подвергается сомнению сам факт мандельштамовского предложения. Увы, это предложение было. Именно поэтому, узнав о нем, изменили свое отношение многие писатели-защитники Мандельштама. Именно поэтому Конфликтная комиссия ФОСП (Федерации объединений советских писателей), занявшая сначала примирительную позицию по отношению к Мандельштаму, изменила ее на враждебную. Это очень печально, и тем более печально, что информация была получена из нечистых рук Заславского. Того самого Заславского, который вошел в историю участием в травле не только Мандельштама, но и Пастернака двадцать лет спустя. Его смело можно назвать могильщиком русской поэзии.

Кстати, в выработке решения Конфликтной комиссии ФОСП, признавшего ошибочность публикации фельетона Заславского и одновременно моральную ответственность Мандельштама, принимал участие и Борис Пастернак. Итак, упомянута "моральная ответственность Мандельштама”. Вдобавок, Пастернак говорит о вине Мандельштама в письмах Н. Тихонову и Марине Цветаевой (см. Олег Лекманов "Осип Мандельштам", Москва, Молодая гвардия", 2009, стр. 181 - 182), a Анна Ахматова признает "... Осип был неправ!" в разговоре с Эммой Герштейн (см. Эмма Герштейн "Мемуары", Санкт-Петербург, Инапресс, 1998, стр. 416). 

Возникает вопрос, при чем (и в чем ) здесь вина Мандельштама, если чуть ли не официально считается, что все возникло из-за "ошибки" или "оплошности” издательства (см. любой биографический материал, освещающий этот конфликт). В "Воспоминаниях" и "Второй книге" Надежды Мандельштам об этом ни слова, только вскозь упомянута фамилия Заславского как автора какого-то фельетона. Но вот в кратком эссе "Кто виноват?", включенном составителем Юрием Фрейдиным в  "Третью книгу", Надежда Мандельштам была более многословной и более откровенной (см. Надежда Мандельштам "Третья книга", Москва, АГРАФ, 2006, стр. 460 – 463) и мы узнаём, что:

"... О.М. боялся, что бухгалтерия, воспользовавшись неувязкой между титульным листом и договором -  "редактура" и "обработка", - задержит деньги... Я почему-то не захотела надписывать обложку на трех чудовищных экземплярах "Уленшпигеля". Вероятно, меня просто тошнило от этой дикой работы, на которую я могла прожить месяц - не в в сезон - в дешевом Коктебеле и которая испортила нам добрых полгода жизни. О.М. поворчал, а потом плюнул и подписал сам. Так совершилось грехопадение. Следующую весну, когда я уже жила в Ялте у Лоланова, О.М. долго не приезжал..."

Здесь пока неясно, от какой это работы так "тошнило" Надежду Мандельштам, что собственно подписал сам поэт и в чем заключалось "грехопадение”, которое испортило им "добрых полгода жизни" (на самом деле, куда больше).

Но вот Осип Мандельштам приехал в Ялту, и мы продолжаем читать:

"Тогда-то я решилась спросить, заменил ли он слово "перевод" на "обработку" - ведь деньги были давно получены и прожиты… Тут раздался вой: они пять лет будут печатать... Сто раз успею... Ан и не успел."

Так вот в чем дело - теперь понятно: Осип Мандельштам подписал договор не только на обработку и редактуру, но и на перевод Уленшпигеля. Почему он это сделал? Прежде, чем отвечать на этот непростой вопрос, вернемся к эссе "Кто виноват?" :

“… А ведь его предупреждали, что Горнфельд относится к Уленшпигелю как к своей собственности... Он-то и обратился за помощью к Заславскому. А ну их всех к ядреной фене..."

Так изящно закончила Надежда Мандельштам. Что касается Горнфельда, то он действительно имел право относиться к своему переводу как к своей собственности.

Теперь вернемся к вопросу : "Почему Мандельштам это сделал?" За ответом следует обратиться к событиям 1925 года, частично освещенным в нашем предыдущем посте. Как мы помним, это был год краткого, но очень бурного романа и драматического разрыва Осипа Мандельштама с Ольгой Ваксель. По словам Ольги Ваксель, Осип говорил  “мне о своей любви, вернее, о любви ко мне для себя и о необходимости любви к Надюше для нее…”  После разрыва Осип испытывал острое чувство вины перед женой и начал выплачивать ей моральные долги (согласно Эмме Герштейн). Врачи находят (или подозревают) у Надежды Мандельштам туберкулез (позднее мы вернемся к этому диагнозу) и рекомендуют ехать на юг. С 1-го октября 1925 года начинается "крымская эпопея" Надежды Мандельштам. В 1925 году она провела в Ялте 3 месяца, а в следующем, 1926 году - не менее 9 (!) месяцев.  И хотя последующие годы были не такими интенсивными (по несколько месяцев в год), это было непосильным финансовым бременем для Мандельштама. Практически в каждом крымском письме к жене (а они были чуть ли не ежедневными) он пишет о все новых и новых переводческих договорах и о денежных переводах. Этому периоду жизни Надежда Мандельштам посвящает во "Второй книге" целую одну (1) страницу (стр. 271). И вот, что мы узнаем из этой страницы:

"После Царского Села мы жили в Луге, а потом он загнал меня в Ялту - к этому периоду относится большинство писем. Пансион на одного стоил сто пятьдесят, а на двоих двести пятьдесят рублей (запомним эти цифры - Э. Ш)... Я не случайно огорчалась и в каждом письме умоляла отпустить меня в Киев к родителям - Мандельштам так закабалил себя работой, что даже передохнуть не мог…Об этом лучше расскажут письма, где Мандельштам бесстыдно врет, как хорошо складываются дела и со всех сторон льются золотые ручьи. Он успокаивал меня, чтобы удержать в Ялте... Непонятно, как Мандельштам умудрялся писать письма. Они приходили почти ежедневно, а кроме них - груды телеграмм, в которых он умолял меня спокойно жить в туберкулезном городке, толстеть, слушаться врачей и дожидаться его приезда.”

Обратимся по совету Надежды Мандельштам к письмам Осипа к ней, относящиеся к этому периоду, и проверим, действительно ли Мандельштам "бесстыдно врал" ей. Возьмем, например, письма, за март 1926 года. Все ссылки будут на О. Мандельштам “Собрание сочинений в четырех томах”, т. 4, Письма, Арт-Бизнес-Центр, Москва, 1997, с указанием страниц.

2 февраля 1926 г., стр 54 – 55:

"Итак, роднуша, февраль уже оплачен сполна (Прибой + 225 р. ГИЗа). ... Надинька! Если тебе скучно - помни: к 1-му марта я могу быть с тобой!

Нет, детка моя: я могу быть с тобой в любую минуту: только скажи!”

Видимо Надиньке не было скучно, и согласия Осип не получил.

5 февраля 1926 г., стр. 56:

"Надюшок, как ты распорядилась с деньгами? Не давай в восьмой номер больше 30. Оставь себе 50 р. на расходы. На днях вышлю тебе еще 100 р."

 

9 – 10 февраля 1926 г., стр. 58 – 59:

“Приблизительно через месяц можно думать о Киеве. Я сделаю все, чтобы вызволить тебя от старухи (владелица пансиона - Э.Ш.). На этой неделе я имею от Горлина (зав. иностранным отделом Ленгиза) 80 р. 19-го Прибой дает первые 100 р…Я постараюсь занять и выслать тебе своевременно, чтоб ты могла переехать, сразу рублей 200 - 250... Если я паче чаяния пришлю меньше денег - оставь их себе: на вкусности, прикупочки: мандарины, икру, хорошее  масло, ветчинку. Скрась свою грустненькую жизнь. Ходи в город."

12 февраля 1926 г., стр. 60 – 61:

"Деньги на переезд ты будешь иметь к 15-му (я знаю: тебе нужно 190 + 100 - пока что, не считая 75 посланных сегодня). В Киев ехать он (ленинградский знакомый врач Фогель) разрешает хоть сейчас, но рекомендует весну в Ялте... Последнее слово, конечно, за местным врачом - скажем, Цановым. Он у тебя был, детка?.. А пока, нежняночка: тебе предоставляется полная свобода выбора: Ялта или Киев? Толькo хорошо обдумай и посоветуйся с Цановым."

14 февраля 1926 г., стр.62:

"Умоляю тебя, - возьми постоянного врача  слушайся его. Этого требует Фогель. Это просто необходимо...

Мой приезд, пташенька, не такая уж нелепость и невозможность"

(Последняя фраза звучит как ответ на возражение со стороны Н.М.)

                                                                                 

17 февраля 1926 г., стр.63:

"Я на днях пришлю тебе денег на весь март."

19 февраля 1926 г., стр.65:

"Все ужасно боятся, чтоб я к тебе не сбежал... Ты, родненькая, не беспокойся: я это сделаю лишь тогда, когда можно будет."

И в этом же письме ревнивец Мандельштам встревоженно спрашивает:

"Надик, у тебя никого там нет?"

22 февраля 1926 г., стр. 67:

"Хочешь, малыш, о делах? Я заключил договорок с Горлиным на 4 - 4½ листа: 210 р. Страшно легко. Прибой выписывает 200 - остальное в марте. Рецензии дают - 30 р. в неделю. Книга стихов зарезана. Детский договор отвергнут... "

И вдруг, без всякого прехода:

"Надик, голубка моя, возьми меня к себе. Я здесь заблудился без тебя"

Можно было бы продолжать цитирование, но и приведенного достаточно, чтобы ответить на некоторые вопросы и в свою очередь задать другие вопросы.

Во-первых, в приведенных цитатах говорится о реально получаемых или уже полученных и переведенных Надежде деньгах, а не о воздушных замках, прожектах и "золотых ручьях" (как сказано у Надежды Мандельштам). Осип Мандельштам сообщает не только о своих достижениях (договорах, гонорарах), но и о неудачах: " Книга стихов зарезана. Детский договор отвергнут". Вот о чем он действительно не пишет жене - это о своем здоровье (он был часто и подолгу болен). Об этом - только в письмах к отцу и брату.

Во-вторых, присылаемые Мандельштамом суммы явно превышают названную Надеждой цифру: пансион на одного - 150 р. в месяц, даже с учетом “…на вкусности, прикупочки: мандарины, икру, хорошее  масло, ветчинку” . Ну да это мелочи по сравнению с в-третьих.

В-третьих, чуть ли не в каждом письме в Крым Мандельштам, спрашивая жену о самочувствии, температуре и т. д., задает ей вопрос о враче: "...был ли у тебя Цанов", "Что говорит Цанов?" (Цанов - известный ялтинский врач). Как мы помним из цитированного выше краткого фрагмента "Второй книги", Мандельштам "загнал" жену в Ялту и не отпускал ее в Киев к родителям. Но в письмах Осипа звучит совсем другое: “В Киев ехать он (ленинградский знакомый врач Фогель- Э.Ш) разрешает хоть сейчас, но рекомендует весну в Ялте... Последнее слово, конечно, за местным врачом - скажем, Цановым. Он у тебя был, детка?”,  “…тебе предоставляется полная свобода выбора: Ялта или Киев? Толькo хорошо обдумай и посоветуйся с Цановым". Итак, не Осип Мандельштам решал - Ялта или Киев, а врачи должны были решать. И что же сказал доктор Цанов? А ничего. См. следующий комментарий Надежды Яковлевны к уже  цитированному письму Осипа Мандельштама со словами  “…тебе предоставляется полная свобода выбора: Ялта или Киев? Толькo хорошо обдумай и посоветуйся с Цановым" --- “Цанов - ялтинский врач, ни разу не звала"  (см. “Заметки Н. Я. Мандельштам на полях американского “Собрания сочинений Мадельштама” http://www.rvb.ru/philologica/04/04mandelshtam.htm). В письмах Осипа Мандельштама жене в крымский период имя доктора Цанова упоминается 5 раз, доктора Фогеля - 6 раз. Нет никаких упоминаний каких либо других врачей в Ялте или вобще в Крыму.

Да, странно болела и лечилась Надежда Яковлевна от туберкулеза.

После вопросов о самочувствии, температуре и деньгах, наиболее частый вопрос Осипа Мандельштама к жене был - не скучает ли она, и если скучает, предлагает приехать. См. например, нашу цитату из письма от 2 февраля 1926 г.:  “…Если тебе скучно - помни: к 1-му марта я могу быть с тобой! Нет, детка моя: я могу быть с тобой в любую минуту: только скажи!”  Другой пример – из уже упомянутого письма от 14 февраля 1926 г.: " Мой приезд, пташенька, не такая уж нелепость и невозможность", что звучит как ответ на соответствующее замечание жены по поводу планов приезда. И вот еще один вопрос Осипа Мандельштама:

“Неужели ты совсем одна? Кого ты видишь? С кем говоришь? Опиши мне хоть свой денек какой-нибудь”

 и комментарий Надежды Мандельштам к нему:

“С планеристами. (Но скрывала, чтобы он не ревновал)”

(см. те же Заметки на полях, что и выше). Этот эпизод относился к коктебельскому периоду лечения Надежды Яковлевны. Коктебель - он же Планерское. Отсюда планеристы. А вот из ялтинского периода. Друг Надежды Мандельштам, Гдаль Григорьевич Гельштейн, большой поклонник Маяковского, будучи в гостях у нее, как-то спрашивает:

"Надежда Яковлевна, какое ваше отношение к Маяковскому?" А она: "Ну, я вам сейчас расскажу один эпизод. У меня был туберкулез, и Оська меня отправил в Ялту. Я гуляла по Ялте, и вот однажды иду по набережной и флиртую с каким-то морячком. Навстречу - Маяковский. (Эта встреча могла произойти летом 1928 или 1929 года.) Здороваемся. А он подходит ко мне и говорит: "Надя, можно вас на минуточку". Я отошла. "Надя, бросьте. Осе будет больно" (см. Ольга Фигурнова, Надежда Мандельштам глазами близкого друга, http://www.sem40.ru/famous2/m369.shtml).

Да, весело болела и лечилась Надежда Яковлевна от туберкулеза.

К этому нужно добавить, что Маяковский не был в дружеских отношениях с Мандельштамом, и как мы знаем, в конфликте Мандельштама с Горнфельдом он занял резко анти-мандельштамовскую позицию.

Итак, вернемся к вопросу - почему все же Мандельштам поставил свою подпись на титульном листе "Уленшпигеля" как переводчик, редактор и обработчик? Почему не сделали с самого начала так, как впоследствии “откорректировало”  издательство ЗиФ: "перевод с французского в обработке и под редакцией О. Мандельштама"? Интерес ЗиФа очевиден: в обоих вариантах не указаны истинные переводчики - значит не нужно им платить (авось пронесет). Конечно, не платил ЗиФ за перевод и Мандельштаму. Так в чем же был его интерес? Скорее всего, в ЗиФе ему пообещали, зная его постоянную нужду в деньгах в связи с лечением жены в Крыму, ускоренную выплату гонорара за редактуру и обработку. Другого разумного объяснения этого "грехопадения" Мандельштама мы не видим.

История с туберкулезoм у Надежды Яковлевны получила неожиданное завершение. Лучше всего ситуация объясняется в двух письмах Мандельштама.

Письмо М.А. Зенкевичу, 20-е числа января 1929 г.(т. 4, стр. 105):

“…Она приехала и сразу слегла. Похоже, что ее будут оперировать в Киеве. Лечит В. Гедройц - ставшая здесь хирургом-профессором. Аппендицит. Какой неизвестно, и неизвестно, есть ли что кроме аппендицита. Но резать нужно.”

Письмо отцу из Киева, середина февраля 1929 г.  (т. 4, стр. 110 - 111):

“Похоже, что здесь, в Киеве, положен конец застарелой медицинской ошибке. Как только мы приехали,даже еще в дороге, начались обычные боли и температура. Я обратился к женщине-хирургу-профессору Гедройц. Это моя старая знакомая, случайно оказавшаяся в Киеве царскоселка. Член "Цеха поэтов" в давние времена. Придворный хирург. Когда-то оперировала Вырубову. Теперь ей простили прошлое и сделали здесь профессором. Около месяца она продержала Надю в постели, подготовляя к операции. Сразу сказала: аппендицит, но была уверена, что есть и туберкулез. До того была уверена, что перед самой операцией предупредила меня: если очень далеко зашло, то отростка удалять не будем, а вскроем и зашьем..."

Однако аппендицит все-таки удалили, и на этом разговоры о туберкулезе прекратились. К сожалению, это произошло слишком поздно - "грехопадение" и абсолютно несоразмерное наказание уже свершились.

Как мы помним, Надежда Мандельштам написала, что скандал с "Уленшпигелем" испортил им "добрых полгода жизни". Это очень оптимистическая оценка. Может быть, она применима к самой Надежде Яковлевне, но никак не к Осипу Мандельштаму, чья горячечная "Четвертая проза", написанная в 1930 году, буквально кровоточила этим скандалом. Можно смело предположить, что на развалинах скандала с "Уленшпигелем" выросла следующая катастрофа Осипа Мандельштама.